Алексей поправил гимнастерку, прилег рядом. Легкое дыханье весны донеслось откуда-то с юга.
– Детство было обычным, – начал он как-то нехотя, – Рос я в деревне. Знать не знал ни о городе, ни о порядках. Жил себе и жил…
Алексей запнулся. Что именно хочет услышать Максим? О первой влюбленности? Или о бабкиных пирогах? Все равно Максим не слушал. Никто не слушает.
– …жил и жил, пока не вернулся к нам офицер Прокофий Степаныч. Добрый был мужик, рос в этой деревне. В Москву уехал потом, а там дослужился до офицера. Вот, вернулся, понарассказывал об офицерской жизни. Мы все вслушивались. Он-то и заразил нас, юнцов, на службу идти. Отучился, отработал я около 5-ти лет, потом… А потом эта чертовщина…
Высокие облака цепочкой пролетали над маленькими головками товарищей. Ветер запевал старую как мир песнь. И только Максим чувствовал эту песню. Последнюю песню весны.
– У меня девушка… – прошептал Максим.
Сухие губы спешно сжались.
– У меня… есть девушка, – дрожащим голосом повторил он, и к ушам поползли тонкие струйки, – ее зовут Настя… Настенька…
Подбородок трепыхнулся. Слова, без того тихие, захлебывались в дрожащем голосе.
– Н-настенька…
Боря… Нна-настенька-а-а-а…
прости, На-ас…с-стя…
Алексей помнил его историю. Максим грезил о том, как вернется к Насте, как та родит ему сына, как он научит его всему хорошему. А это… Конечно, это останется в кошмарах, но сын с женой будут утешением. Продолжение рода, говорил он, – вот что важно. Память свою оставить, кровь и хлеб…
Вскоре слезы в закрывшихся глазах засохли.
Алексей встал, посмотрел наверх. Лучи весеннего солнца пробивались сквозь перистые облака и ниспадали на мраморное, спокойное лицо Максима.
Вскоре облака рассосались, и солнечные лучики прикоснулись к бороде Сергея. Потом легли на залитый кровью лоб Виктора, упали на пробитый глаз Федора, на страшный взгляд Дмитрия, на затылок Семена…
Май принес хорошие вести. Но мало кто встретил их с улыбкой.
Пластинка из хрусталя
– О, это вы. Приятно вас вновь увидеть, – улыбнулся мужчина.
– Простите, разве я здесь был?
Мужчина заглянул в тонкую расписную тетрадку, будто в ней хранился ответ. Но я почувствовал, что для ответа ему не нужна тетрадь.
– Андрей Сергеевич… Верховенский. Правильно?
– Веховской… Веховской Андрей Сергеевич.
– Да, перепутал, прошу прощения, – цокнул он и вернулся к записям. А затем, как бы призадумавшись, добавил: