На студии ДЕФА, в Восточном Берлине, против ожиданий меня встретили весьма любезно и охотно во всем шли навстречу. В Государственном киноархиве ГДР мне даже удалось совершить небольшое открытие. Под бабинами с пленкой фильма «Человек, у которого украли имя» я откопал полный звуковой негатив, о котором никто не знал. И даже нитропленку еще в приличном состоянии. На основе этого негатива и сохранившихся монтажных листов можно было реконструировать фильм в первоначальной авторской редакции [14]. В истории мирового кинематографа это мое открытие, вероятно, удостоилось бы только незначительной сноски, но с таких вот сносок и начинается настоящая научная карьера.
Но я карьеры не сделал. Все совсем иначе обернулось. А виной всему, хотя и косвенно, именно та моя находка в Восточном Берлине.
Я настолько гордился своим открытием, что пару дней спустя, вернувшись из Берлина, на радостях пригласил обоих архивистов из фонда Мурнау со мной это дело отпраздновать. Мы отправились поужинать в ресторанчик, как сейчас помню, к одному югославу, тогда такое было в диковинку, а после они порекомендовали заглянуть в одну пивнушку, вообще-то, дескать, ничего особенного, но для таких киноманов, как мы, что называется, «самое то», да я и сам увижу.
«У Тити»
Заведение убогое, да и район не из лучших. Теснота, духота. На стенах пожелтевшие портреты кинозвезд, некоторые с автографами, в рамке, другие вырезаны из газет и наклеены прямо на панели обшивки. Музыкальный автомат, громкий шлягер былых времен, женский голос.
«Настанет час, и совершится чудо…» Сейчас, задним числом, трудно переоценить всю иронию этой строки.
Сама Тити показалась мне древней старухой. Крашеные рыжие волосы в допотопном перманенте, настолько жидкие, что просвечивает обтянутый кожей череп. Глубокие борозды морщин замазаны шпаклевкой молодежного макияжа, но даже этот толстый слой грима не в силах скрыть шрам на пол-лица, от правого глаза во всю щеку. Курила она без остановки какие-то необычные сигареты с длинными картонными мундштуками, на которых ее карикатурно накрашенные губы после каждой затяжки оставляли новую каемку помады. Грудясь в пепельнице, окурки казались трупами окровавленных жертв.
Народу в кафе в тот вечер было немного, и вскоре она подсела к нам за столик. Так и чудится, что я до сих пор – вместе с видением грустного букета искусственных цветов – слышу старомодный аромат ее духов. Вперемешку с табачным дымом.