Закончив играть новую партию на изнеженном в объятиях солнечных лучей фортепьяно, я повернул голову в противоположную сторону от большого окна, занавешенного бархатными шторами: на меня глядело худое лицо Генриха Константиновича и слегка улыбалось нелепыми морщинками. Голубые его глаза прятались за тонкими стёклами, скованными тяжёлой оправой, и отражали теплоту души, что существовала в искусно сложенном теле. Со стороны этот человек мог показаться достаточно серьёзным и грубым, потому как его уверенный голос в большинстве случаев заставлял слушать до конца каждую произнесённую фразу, что являлась слепком сознания педагога в данный момент времени. Вероятно, Генрих Константинович желал, чтобы его мысли, нашедшие отражение в связанных между собой словах, произвели определённое впечатление на слушателя, погрузив человека в атмосферу размышлений. Должен сказать, что мой педагог по фортепьяно был достаточно образованным, деловым и солидным человеком, хорошо знающим своё место в жизни и наслаждающимся каждым мгновением, проведённым в работе. Казалось бы, деловой гражданин должен носить идеально выглаженную накрахмаленную рубашку, заправленную в тёмные брюки с явно обозначенными стрелками, иметь на шее сдержанный галстук, часы, сковывающие грубым ремешком запястье и напоминающие о том, что свободное время подходит к концу, чёрные, вычищенные до блеска ботинки. Генрих Константинович, по правде говоря, считал это абсурдом, поэтому надевал костюмы только на какие-нибудь концерты, в особенности на музыкальные вечера, которые ему необыкновенно нравились. Небрежный ворот рубашки этого человека позволял мне судить о душевной простоте педагога и приземлённости, которая, к сожалению, есть не у каждой важной персоны. На тот момент Генрих Константинович занимался со мной почти два года, и, наверное, мне стоит сказать о том, что я действительно был счастлив знакомству с таким талантливым педагогом. Сам он играл на фортепьяно довольно редко, но так красиво, что даже чёрствая личность не могла оставаться равнодушной к звучанию музыкальных партий в его исполнении.
– Франц, это было превосходно, – похлопав меня по плечу, произнёс Генрих Константинович и посмотрел мне в глаза.
Я, конечно, нечасто видел его в подобном расположении духа, такое настроение сложно передать словами. Кажется, что ты становишься для человека самым необходимым условием существования. Ещё чуть-чуть, и он поделится с тобой самым сокровенным, откроет тебе самый таинственный уголок своей души, самый настоящий. Только смотря человеку в глаза, ты понимаешь всё его отношение к тебе, его честную любовь, правдивые чувства. Глаза человека для меня всегда являлись чем-то особенным. Взгляд Генриха Константиновича был для меня одним из самых искренних, я доверял ему и понимал, что вижу перед собой настоящего гения, человека, способного поддержать меня в сложной ситуации, научить искусству и всегда вдохновить на создание новых композиций. Генрих Константинович стал для меня настоящим другом, который любил философствовать о жизни, рассуждать о творчестве и о музыке, манящей его куда-то далеко, неизвестно куда, но не способной лгать и предавать.