Я понял, почему первая группа выглядела мудрее. Сейчас они не были настолько удивлены, как мои ровесники, и это значило, что они уже знали. Или догадывались. Или и то, и другое.
Я предпочитал думать, что я не глупее их, как мои одноклассники, а эти знания стали доступны сейчас, потому что это я им разрешил стать доступнее. Я в них впервые начал нуждаться.
Наконец-то в моих руках вновь оказалась вкусность красно-коричневого цвета. Я съел ее, и на секунду, пока чувствовал великолепный вкус, забыл думать о памяти, Войне и о странном внимании Деда, обращенном на меня.
Порядки и правила у них не очень, но кухня что надо.
***
Вскоре мне надоело сидеть, и я решил пройтись. Меня не тянуло к новым знакомствам, я не хотел общения. К тому же за сидящими впереди меня мне со своего последнего ряда было плохо видно происходящее в круге, где Дед, усевшись на землю, поедал свою порцию (к слову, одну единственную, льгот ему, видимо, не полагалось) и почти по-дружески болтал с сестрой Ленни.
Я быстро решил, что Дед странный, и поглядывает он на меня необычно, так что мне подумалось, что лучше уйти с насиженного места и пройтись.
Мир же огромен, и он не ограничивается одной лишь поляной, где ели и говорили, лебезили друг перед другом и где каждый играл свою роль. Мы – роль детей. Дед – роль старейшины. Тетушка Розанна – учительницы. Сэр Коррингтен и его команда – добытчиков еды. Война и боссы – опасностей. А уважительное и доброжелательное общение – фикцией.
Я знал, что моя память поможет мне выжить не только на этой поляне, но и в любом другом месте, где не будет надобности искать смысл и разгадывать загадки в их словах, подозревать и ждать подвоха, будет достаточно лишь выживать, чтобы чувствовать себя счастливым.
Такова моя природа. И их. И я не понимаю, что мы все тут забыли?В сердцах я пнул белый камень, находившийся чуть поодаль.
Я отошел достаточно далеко, чтобы увидеть открывающееся передо мной пространство. В вечернем сумраке из розового оно стало отдавать синим, наверное, виной тому опустившаяся на мир ночь. Кратеры были на месте, но из-за сумрака стали почти неразличимыми, а редкие и относительно невысокие холмы были далекими и, если представить, несуществующими. Рек больше не было, от чего воздух был натянутой тишиной. И эта тишина была правильной, не той, что та, которая возникла от благоговения перед Дедом.