Она тоже волшебница, потому что умеет ткать из мгновений повседневности длинное полотно уюта. Она умеет заговорить огонь в печке, чтобы он выплясывал свои причудливые огненные па и согревал нас суровой зимой. Она умеет наполнить еду любовью, которая придаёт сил. Она умеет рассказать историю, над которой все будут хохотать, а потом крепко спать. Она настоящая волшебная мама.
Моя настоящая волшебная мама – не только моя. Так уж устроен мир, волшебством нужно делиться, тогда его становится больше.
На мою долю волшебства положила красивый карий глаз и пухлую детскую ладошку некая Настенька. Мы начали дружить ещё в те времена, когда она облюбовала мамин живот. Я передавала ей половники шоколадных конфет и просила маму пошире открыть рот, чтобы сказать сестричке «Привет!». Это странно, но я больше не могу скрывать этот факт.
У нас разные глаза. У меня голубые, а у неё – карие.
У нас разные отчества, потому что её папа – не телемастер, как у меня, а затянувшийся на двадцать лет мамин курортный Роман.
У нас разные волосы: у неё тёмное каре, а у меня светлые и длинные.
Волосы – это важно. Каждой из нас от мамы досталась магическая сила. Я переняла таинство приготовления сахарных булочек, а сестра – таинство плетения кос. Она парикмахер. У нас троих очень густые, блестящие и сильные волосы. Мама говорит, что это особенность, определяющая внутреннюю силу.
Это моё первое слово, «дядя». Дядю дядей называют все. Соседи, друзья, родственники. Когда появилась я, а, тем более, когда произнесла первое слово, ему по душе пришёлся этот статус и он утвердился в нём. У меня есть подозрение, что он считает это самым большим достижением в жизни.
Мама называет его «буддист», потому что на вопрос «Водку будешь?» он всегда отвечает «буду». Кроме шуток, в этом больше глубины, чем кажется. Дядю не беспокоят никакие мирские заботы. Ни деньги, ни комфортные условия, ни одежда. Он может спать на сырой земле и есть толчёную яичную скорлупу для удобрения огорода, думая, что это овсяные хлопья. Жаль, его тибетский храм начинается в огороде пьяного соседа и там же заканчивается.
Теперь, когда вы знакомы со средой моего обитания, я перейду к истории, которая со мной приключилась. Это началось, когда мне было семнадцать. Первая любовь, первые слёзы, первый экзистенциальный кризис. Да, именно он, потому что Родион (не лучшее имя для первой любви, но радует, что у судьбы есть чувство юмора) всякий раз колол меня вопросом о смысле и целях моего существования. Он учился на втором курсе факультета философии и, скорее всего, проходил на мне практику. Это всё равно, что ходить на айкидо и на свиданиях отрабатывать удары. Меня эти ментальные оплеухи шибко задевали.