Уже прошло довольно много времени, и Коля Уткин и я уже испытывали естественные желания, не только жажду и потребность выпить воды для успокоения нервов, но и, в значительно большей степени, побуждение поскорее посетить туалет. Однако в ответ на наше обращение суровый Гусев исключил такую возможность, заявив, что сначала надо вернуть Родине пропавшую драгоценность, а уж потом шататься по сортирам.
— Не маленькие, потерпите, — сообщил он нам в ответ на наши мольбы. Нам ничего не оставалось делать, как действительно терпеть, а это было, между прочим, непросто.
Пока мы ползали с Колей Уткиным по полу, мы негромко беседовали и вспоминали, что уподобляемся в каком-то смысле то ли австрийским евреям, которых фашисты заставляли чистить мощеные мостовые зубными щетками, то ли криминалистам на месте преступления, которые с лупами в руках, подобно Шерлоку Холмсу, исследуют каждый сантиметр предполагаемого места преступления. К тому моменту поясницы и колени начали уже не только заметно подвывать и даже ныть, но и отказывать. Приходилось вставать, разгибаться и делать какие-то движения для того, чтобы прийти обратно в норму, но строгий и подозрительный взгляд Гусева убедительно возвращал нас вновь в ползающее положение.
Через некоторое время Коля начал тихо напевать какую-то народную песню про кудрявую рябину под окном, которую отец срубил по пьянке на дрова. Напевая, он слегка даже подвывал, что придавало его пению вкупе с ползанием по полу издевательский характер. Это вносило некоторое развлечение в наше ползание, нежное проглаживание и осторожное прощупывание руками коврового покрытия на полу, но строгий Гусев, учуяв что-то неуставное, потребовал прекратить пение. Коля затих.
Вскоре, в самом углу переговорной, у входа, где мы раньше не ползали, Уткин вдруг вскочил и объявил, что между плинтусом и ковровым покрытием нашел заколку для волос, по всей видимости женскую, которую он тут же вручил Гусеву для исследования и оценки. Находясь в положении партера,[8] я мог видеть только, что это была не просто заурядная невидимка, а заколка с каким-то украшением типа простенькой эмали или стекляшки.
Никакой ценности она из себя не представляла, к улетевшему бриллианту отношения не имела, но свидетельствовала то ли о неосмотрительности наших сотрудниц, приводивших здесь в порядок свою прическу, то ли о бурных или даже низменных страстях, кипевших в этой переговорной и сопровождавшихся разбрасыванием заколок. В любом случае она говорила о невнимательности и халатном отношении к своим обязанностям наших уборщиц, которыми, кстати сказать, были жены наших же сотрудников. Гусев повертел в руках заколку, пристально одним глазом довольно долго рассматривал ее, глубокомысленно хмыкнул и пробурчал: «Разберемся». Затем сунул заколку в карман и самым суровым образом (т. е. с использованием ненормативной лексики) потребовал от нас продолжения поисков.