Часы поражали воображение. В богатом, резном корпусе, украшенном искусно вырезанными деревянными фигурками, листвой, фруктами, находилась стеклянная колба, даже не дверца, а именно колба, в которой прятался механизм – три бронзовые гири, шестеренки, и – циферблат. А над циферблатом расположился еще один механизм: стилизованное ярко-синее небо, по которому движется в сторону поднимающихся с заката облаков красно-розовое улыбающееся солнце. Сказать, что часы выглядели богато – это было не сказать ничего. Таким часам место в каком-нибудь музее, наверное. В музее курьезов, потому что в них всё было немножко «слишком». Слишком богатый корпус. Слишком изящный механизм. Слишком вычурная отделка даже самых мелких деталей. Эти часы, наверное, с удовольствием рассматривали бы дети, особенно те, которые помладше. У них эти чудо-часы вызвали бы, наверное, самый настоящий восторг.
Ит присмотрелся.
На циферблате находилось… восемнадцать часов. Точнее, восемнадцать римских цифр, на каждый час. Короткая стрелка сейчас стояла на цифре 13, длинная только что миновала 18 – и тут часы, наконец, прекратили свои музыкальные упражнения.
Опираясь на руки, Ит всё-таки рискнул сесть. При каждом движении тело отзывалось болью – наверное, проще было сказать, что не болит, нежели перечислять болевшее. Зубы – не болели. Уши, кажется, тоже.
Ит огляделся, ожидая внутренне, что комната вполне может оказаться под стать часам – и он почти не ошибся. Эта комната выглядела, как ожившая мечта подростка, помешанного на странных, необычных механизмах, на старинных книгах в тяжелых переплетах, на стекле, коже, бронзе, стали; подростка, влюбленного беззаветно в какое-то романтическое и красивое дело, но… но комната эта не казалась искусственной, она выглядела слишком живой, чтобы быть декорацией или же чем-либо временным. Предметы и мебель, судя по всему, занимали свои законные места, это были живые предметы, не подделки, не фикции.
Ит посмотрел на себя – кошмар. На коже тут и там волдыри от солнечных ожогов, грудь, живот, ноги – сплошная гематома, а живот еще и сводит болью, потому что нельзя проторчать столько времени в воде безнаказанно, мышцы, да еще и давным-давно не тренированные, болели нещадно. Но это ладно, это ерунда. Перетерплю. Рыжий где? Ит огляделся, и облегченно вздохнул. Вот он, пожалуйста. Спит на второй кровати, поближе к двери, укрыт простыней по пояс, и, кажется, ожоги смазаны какой-то мазью. Сам он мазь, понятное дело, случайно стёр… Ит встал, постоял у кровати – голова закружилась – замотался в простыню, и доковылял до Скрипача. Живой, точно. Живой, и это очень хорошо, потому что даже после появления самолета Иту почему-то не очень верилось, что они сумеют выбраться. Особенно когда он заметил ходивший вверх-вниз ствол пулемета… так, стоп. Значит, выходит дело, нас всё-таки подобрали, сообразил он. Нас кто-то подобрал, привез сюда, уложил, и даже смазал ожоги мазью.