– Боже, как хороша, Жано! Как она хороша! Саша сказал мне, что к лету они снимут здесь дом. Наверное, мы будем видеться. Какое дивное бирюзовое платье было на ней в прошлую среду. А вчера, я стоял подле окна и все глядел на дорогу – ждал экипажа. Нет, напрасно. Как она хороша!» – Саша не заметил, как произнес вслух последние слова и из-за картонки донесся голос Вани Пущина.
– Ты прав, Пушкин, хороша, но ты еще весьма молод. Тебе только пятнадцать. А ей девятнадцать. Я тебя старше на целый год. Мне и карты в руки».
– Что ты сказал, подлый Жано?! Дуэль, непременно дуэль!
В эту секунду коридор огласил дребезжащий звук колокольчика, и скрипучий голос дежурного дядьки известил всех о подъеме и утренней молитве. Захлопали двери и, вскоре, в коридоре собралось человек двадцать пять. Дружески похлопывая друг друга по плечам, с неприбранными волосами и расстегнутыми синими мундирами с красными воротничками, лицеисты двинулись в залу на утреннюю молитву. По пути Пушкин стряхнул с себя утреннюю меланхолию, помирился с Пущиным, отпустил пару шуток в сторону портрета Василия Федоровича Малиновского – первого директора Лицея, поставил подножку Пашке Мясоедову – толстому увальню с прилизанными волосами и лорнетом на золотом шнурке. Всюду снующий и везде успевающий Саша Пушкин разбудил лицеистов, кого-то доброй улыбкой и дружеским рукопожатием, кого-то желчно остротой или недозволенной шалостью. Ему отвечали тем же.
Когда ввалились в залу шумной, разгоряченной ватагой, надзиратель по учебной и нравственной части Степан Фролов достал из ящика комода молитвенник и вложил в руки Модэста Корфа. Молитвы лицеисты читали по очереди, но Модэст читал их с особым выражением лица, закатывая глаза и подвывая, чем вызывал умиление надзирателя. Саша толкнул локтем приятеля Мишу Яковлева: «Смотри! Сейчас заблеет как баран!» И действительно. Корф сложил губы в трубочку, запрокинул голову и тонким, срывающимся голосом, похожим на блеяние, затянул: «Отче наш…»
Среди лицеистов началось оживление, и когда на паузе после выдоха, Модэст собирался выдать заключительное: «Аминь», Миша Яковлев, известный всем как выдумщик, пародист и лицедей, передразнивая Корфа, пропищал: «Все-е-е мы о-о-овцы твои-и-и, бе-е-е», зал зашелся от хохота. Красный, как рак, Корф сунул молитвенник Фролову и выбежал из залы. Надзиратель не успел заметить, чья шалость привела к столь поспешному бегству его любимого ученика. Он сдвинул брови и заскрипел: «Господа! Попрошу вас во время молитвы соблюдать правила приличия. А сейчас – всем в класс. После попрошу получить шинели. На носу зима».