– Ты кто такой? Зачем пожаловал, деревенщина? Проваливай отсюда! – заорал боец. Усы воинственно топорщились в стороны. И усы, это единственное, что стояло бодро и энергично у воина. Боец горбился и выглядел замученным.
– Что ты орёшь, Чироки, – из пристройки вылетел довольно молодой воин и огрел по башке постового, – тебе мало нескольких суток наряда? В следующий раз тессерарий точно выпотрошит тебя, и нас заодно. Так что заткнись и поглядывай по сторонам.
Отчитав насупившегося воина, солдат осмотрел Ичиро и, неопределённо хмыкнув, поинтересовался:
– Зачем пожаловал?
– Хочу денег и славы, – беззаботно улыбнулся Ичиро, – а где это найти, как не в армии? И правда ли, что при вступлении снимаются кастовые метки?
Затаив дыхание, Ичиро ждал ответа. От него зависело, что он предпримет дальше.
– Правда, но взамен нанесут армейские, – ответил воин, – однако насчёт славы и денег ты загнул. У нас сейчас мир. Хотя набор в армию увеличился. И это явно неспроста. М-да… Да и вообще, – почесал он в затылке, – сомневаюсь я, что тебя возьмут. Хотя иди-ка ты к командиру, пусть он разбирается. Пройдёшь в ворота и повернёшь налево, зайдёшь в каменный небольшой дом. Там спросишь тессерария Куно, – почему-то немного завистливо закончил боец. – Понял?
– Конечно, – безмятежно ответил Ичиро, ликуя про себя. При поступлении на службу снимались кастовые метки и наносились армейские печати. А после окончания десятилетней службы давали касту нмунга, а для особо отличившихся и кэхай! Хотя для Ичиро важна сама возможность легализоваться в обществе. Хоть что-то осталось неизменным с тех времён. То, что недоступно для энзуми, не является таковым для легионера Империи. Вернее королевства, поправил он себя. Нужно следить за речью.
Дверь в вербовочный пункт была открыта. Ичиро вошёл внутрь, с интересом осмотрев обстановку. Множество стеллажей со свитками, книгами и какими-то записками занимали всё свободное место. В центре стоял стол, за которым сидел одетый в лёгкие кожаные доспехи воин, что-то выводящий стилусом на листе пергамента. Ичиро дал бы ему лет двадцать – двадцать пять. В углу комнаты сидел мрачный тессерарий. Вояка чувствовал себя неуютно в окружении бумаг.
– Доброе утро, – постучал Ичиро по косяку дверей, не дождавшись реакции джигатов.
Писарь отложил стилус, посыпал пергамент песком и, отодвинув в сторону, спросил: