пращам и стрелам яростной судьбы?
Иль, ополчась на море смут, сразить их
противоборством? Умереть? Уснуть?
– И видеть сны, быть может…
какие сны приснятся нам во сне?
Вот, что пугает нас, вот в чём причина
того, что бедствия так долговечны.
Жизнь – это Добро? Но жизнь не совместима с бессмертием по природе своей, как Василиса Прекрасная не совместима с Кащеем. И, следовательно, бессмертие – зло? Но как быть тогда с бессмертной душой, бессмертием Бога, беcсмертием Гомера и других великих, бессмертием как высшей мечтой и ценностью? А если жизнь – зло, то смерть – Добро?
И там, где мы видим тяготение людей к жизни как к Добру, мы видим почти животную, упорную борьбу за своё здоровье и долголетие, превращение жизни в сплошное тягание железа и диету, в рационализацию жизни и её уничтожение, таким образом. И здесь же мы видим предательство во имя жизни и трусость во имя жизни, мы видим утробное, почти звериное материнство и презрение к прожитой почти до конца жизни своих родителей.
Если неровный квадрант «жизнь как Добро» орошается мелкими и постоянными заботами ни о чём и по пустякам, то противоположный ему «бессмертие как зло» – как из ведра, обухом по голове, пыльным мешком из-за угла.
Здесь мы погружаемся в глубокую, пещерную, абсолютную темень и первое, что теряем, – время. Странно, но эта потеря воспринимается как бесконечность. В «Божественной комедии» Данте ад страшен не своими муками, а их бесконечностью.
Вторая потеря – потеря себя как субъекта действий. Потеря собственной субъектности невольно и однозначно значит для нас практически всё в себе. В злом бессмертии мы объективируемся – и, как знать? – не является ли Космос и мы вместе с ним омертвлённой объективацией чьей-то субъектности? И тогда горестный вопль Ницше «Бог умер!» – может быть, самая высшая догадка человека о происходящем вокруг него мире.
Потерянное пространство – пространство покоя и позабывания, эллинами оно описывается как пространство за рекой Летой: вот излучина, поворот, последний взгляд на жизнь и оставленных живых, последнее воспоминание – и полная потеря памяти о том. Лета несет на своих водах нового путника, потерянного, потерявшего всё, потерявшегося в небытии.
И ещё.
Любое бессмертие – потеря смысла и сюжета: они невозможны в силу бесконечности бессмертия, мыльные оперы – жалкие пародии на бессмертие – тому непочтенное доказательство. Бессмертное зло к тому же ещё и не имеет морали, которая ставится в конце любой жизни и басни.