Гениальность и способность мыслить о немыслимых вещах всегда воспринимались мною как несомненное доказательство того, что их обладатели являются умнейшими людьми на нашей планете. Если бы мне до знакомства с дядей Ваней сказали бы, что какая-нибудь русская крестьянка девятнадцатого века была умнее всех общепризнанных гениев своего времени, то я бы просто рассмеялся. Не понимал я, что быть гениальным мыслителем и быть умным – это не всегда одно и то же.
Лишь после знакомства с дядей Ваней я начал понимать, что гений – это тот, кто лучше всех разбирается в какой-то одной вещи, а умный – это тот, кто способен мыслить соответственно реальному положению вещей. То есть умный человек никогда ничего не преувеличивает, никогда ничего не преуменьшает и смотрит на окружающий его мир глазами исследователя, приобретая необходимые знания для нормальной жизни. Можно еще сказать, что умные люди не бывают фантазерами, потому что фантазеры всегда безумны. И, разумеется, умный человек никогда ни на кого не обижается, потому что всякая обида происходит от неспособности мыслить соответственно реальному положению вещей.
Короче говоря, дядя Ваня поставил меня на место, и с тех пор все мои силы направлены только к одной цели – поумнеть.
Между тем тропинка, по которой мы шли, привела нас к поросшему травой земляному холму, метров десять в высоту и около двадцати в ширину (позже выяснилось, что в длину этот холм был метров на двенадцать больше, чем в ширину). Внизу, посередине этого холма была каменная плита, примерно три с половиной метра в высоту и столько же в ширину. Она выступала из холма на метр с небольшим и своей формой напоминала лицо женщины. Правда, сходство с женским лицом плита приобретала только за счет закрытой деревянной двери, которая находилась посередине плиты, возвышаясь снизу над тропинкой сантиметров на пятнадцать, и перед которой тропинка заканчивалась. Как я выяснил позже, если дверь была открыта, то сходство с женским лицом у плиты пропадало.
– Это наш дом, – сказал дядя Ваня, когда мы подошли к двери. – Открывай дверь и заходи.
Я молча взялся за дверную ручку, сделанную из оленьего рога, и потянул ее на себя. Дверь бесшумно открылась, и я шагнул внутрь холма.
Сначала я прошел через длинный проход, выдолбленный в той каменной плите, которая снаружи с закрытой дверью напоминала лицо женщины. Эта плита толщиной (или длиной – не знаю, как правильно сказать) была не менее четырех с половиной метров, поэтому и проход получился таким длинным. В высоту и в ширину проход был примерно такого же размера, какими в советских квартирах делали дверные проемы. Да и своей формой он ничем не отличался от советского дверного проема, разве что сверху, снизу, по бокам и по углам он, в отличие от советских дверных проемов, представлял собой совершенство.