Дэйн вытянул шею еще сильнее, глядя на профессора Милксоп и мисс Бакл сквозь окошко в наблюдательной кабине. Профессор нажала на несколько кнопок на пульте управления.
Загудело электричество, и квадратная машина на столе вскоре ожила.
Мисс Бакл выглянула в окошко и увидела, что в лабораторию пробрался Дэйн.
– СТОЙТЕ! – вскрикнула она, обращаясь не то к мальчику, не то к своей хозяйке.
Но было уже слишком поздно…
Изо всех четырех линз квадратного устройства вырвались потрескивающие голубые молнии. Они прокатились по лаборатории, словно запутанный клубок злобных электрических змей, а потом опустились на тельце Призрака и поглотили его.
Подергавшись и покорчившись, мышонок вдруг открыл глаза, зашевелил усами и нетвердо встал на ноги, будто новорожденный.
А затем молнии нашли Дэйна…
Обернулись вокруг него, как стая гадюк…
И впились в него электрическими зубами.
Его тело свело судорогой.
Ноги начали отплясывать неведомый танец.
От блеска серебряных чешуек заболели глаза.
Конечности трясло и мотало во все стороны.
Он рухнул на колени…
Упал ничком…
И замер.
Треща и извиваясь, молнии устремились вперед, сквозь открытую дверь, и двинулись по проходам базы… а потом оплели всех членов экипажа, по очереди, одного за другим, и станцевали с каждым свой смертельный танец.
Вскоре снова стало темно. Остались лишь две последние тени – профессора Милксоп и мисс Бакл. Медсестра выбежала из наблюдательной кабины и бросилась к бездыханному Дэйну.
От металлического тела мисс Бакл полетели искры – так сильно она трясла Дэйна за плечи.
– Мастер Милксоп! – дрожащим голосом позвала она. – Проснитесь!
Профессор Милксоп держалась в стороне. Она не хотела, чтобы ее ударило током.
– Дэйн, – сказала она, – ты еще с нами? Ты еще жив?
Рождественским утром Лили проснулась вовсе не дома – хотя снился ей именно дом, – а на верхней полке в спальном купе дирижабля, который пролетал над Атлантическим океаном.
Лили немного поморгала (глаза у нее, кстати, были зеленые-презеленые) и потерла веснушчатые щеки, пока не поняла, что проснулась окончательно. Затем она принялась распутывать самые жуткие колтуны в своих всклокоченных огненно-рыжих волосах.
Хотя двигатели дирижабля и гудели, Лили все же различила стук собственного сердца – механического устройства из пружинок и шестеренок, которое изобрел Лилин папа. Сердце тикало у девочки в груди, словно часы с перекрученным заводом. И тикать оно могло еще очень долго, ведь это был самый настоящий вечный двигатель. Лили не совсем понимала, что это такое, но точно знала: если бы не механическое сердце, ее давно не было бы в живых (и уж тем более она не летела бы сегодня над Атлантическим океаном).