Незаметно Люська стала выполнять некоторые несложные поручения портнихи: распарывала, сметывала, заметала от обрезков и ниток пол – неизбежные у шьющих на дому. Как потом выяснится, официально Фрося числилась на фабрике по пошиву постельного белья, шила наволочки и подрубала простыни, но ей это было нужно только для того, чтобы не попасть в разряд тунеядцев. В СССР строго следили за трудовой занятостью, граждане обязательно где-то официально работали, исключение делалось лишь для людей с тяжелой инвалидностью и домохозяек. На самом деле в этом была другая подоплека – не оставлять времени для теневого бизнеса и скрытой предпринимательской деятельности, как чуждых для советского человека – строителя коммунизма. Особенно строго было с этим в центральных областях России, с преобладанием русского населения.
Стук машинки в комнатке Фроси стоял день-деньской, надо было и норму выполнить, и с частными заказами успеть к сроку, поэтому помощь Люськи была очень кстати и разобравшись кое-как с уроками, девятилетняя школьница стала у портнихи на подхвате и большей частью находилась в ее комнатке. Исключения были только во время визитов в гости к Фроси их участкового милиционера Тимофея Егоровича, краснолицего здоровяка с портупеей, лет под сорок. Когда он приходил с каким-то надуманным предлогом, Фрося отсылала Люську к себе. Они закрывались и через непродолжительное время происходило всегда одно и тоже: за тонкой стенкой был слышен приглушенный смех Фроси, затем начинал скрипеть пружинами матрас кровати с шишечками, все сильнее и сильнее. Бывало, что изголовье кровати таранило стенку шифоньера, да так, что начинал греметь таз от сотрясаемого в нем кувшина, да и сама перегородка ходила ходуном. Но хуже всего было то, что во время этого сотрясения со стуком Фрося стонала, порой и на пару с Тимофеем Егоровичем, хотя он стонал меньше ее, но громче, особенно в самом конце. Потом все стихало и участковый уходил. После его ухода Фрося начинала опять строчить, а это означало, что Люська может вернуться в комнату портнихи. От цепкого детского взгляда не ускользало, что после Тимофея Егоровича Фрося была немного растрепана, коса ее лежала вдоль спины, а до прихода участкового была аккуратно уложена вокруг головы. Случалось, что на наспех заправленной кровати оставалось что-то из исподнего Фроси, она смущалась и скомкав атласный пояс для чулок или еще что-то из нижнего белья, прятала это под покрывало со словами: – Совсем забыла… Вот, приготовила постирать… —