В хлопотах по огороду почти незаметно пробежал месяц. Летом и осенью, да и зимой тоже, мы с него по большому счету только и кормились. Наш небольшой участок в четыре сотки находился в десяти минутах ходьбы от дома на окраине городка, рядом с кладбищем, среди нескольких десятков таких же маленьких огородиков, на которых кроме летнего водопровода никаких других благ цивилизации не было. Дачных домиков здесь никто не строил, не на всяком участке имелся сарай для хранения садового инструмента, некоторые каждый раз приносили все из дома, даже шланги для полива. Начало и середина лета выдались жаркими и сухими, поэтому приходилось каждый вечер после работы ходить и поливать огород. Воду с маленькой водокачки, кособоко притулившейся на берегу неширокой речушки, витиевато пробегающей мимо кладбища, подавали раз в день на два часа: с шести до восьми вечера. Ее серые от старости дощатые стены, зеленая, поросшая мхом, шиферная крыша с маленькой ржавой электрической мачтой и двумя протянутыми к ней проводами, как пуповиной соединяющие с городом, являли собой весьма потрепанный арьергард отступающей отовсюду цивилизации, который, тем не менее, еще функционировал. До семи надо было успеть полить грядки и все, что росло в парнике, таская старой, уже выцветшей до белизны, пластмассовой лейкой теплую воду из двух ржавых железных бочек, потом наполнить их и уже из шланга полить весело зеленеющие рядки картошки. На участок мы приходили порознь: я сразу с работы, а жена из дома. Она успевала после работы забежать в квартиру и переодеться в старенький цветастый сарафан, гордо называемый “дачный”. Пока я носился с лейкой по отсыпанным опилками дорожкам, каждый раз чертыхаясь, когда вода попадала мне на ботинки, она собирала в жестяную банку из-под тушенки колорадских жуков, которых мы потом в ней же и сжигали.