Вот одно из таких впечатлений. Этот исполин, который, казалось бы, обладал сверхчеловеческими, а то и вовсе нечеловеческими силами и способностями, был, в высшей степени, зависим от разного рода обыденных ситуаций. Исключительную роль, например, в его жизни играла привязанность к женщине. Во многих случаях именно эта привязанность была его единственной опорой, дающей силу менять ход истории, двигать рычаги Вселенной. Эта же привязанность к женщине могла быть губительной. В принципе можно доказать, что его несвоевременная смерть была приближена неурядицами глубоко личного, интимного характера.
Главная драма его личной жизни заключается вот в каком противоречии. Будучи незаурядным человеком, он был беззащитен от вполне заурядных житейских обстоятельств. Он всё мерил масштабами собственной натуры, а его, по большей части, окружали люди дюжинные и ординарные. Не умея опуститься до их уровня, он не знал, чего от них можно ожидать, делая на них ставку. Это всегда держало его в напряжении. Он привык ожидать непреднамеренного (чаще, чем осмысленного) предательства даже от самых преданных и обласканных. Даже самые видные из тех, которых он создал собственным гением и дубиной, самым пошлым и беззастенчивым образом, например, обворовывали государство. Их нельзя назвать законченными стервятниками, зачастую воровство их было наивно, как это ни дико звучит. Это были нравственно близорукие люди, которые плохо видели ещё черту, отделяющую своё от казённого. А если учесть, что у Петра не было ничего, кроме государства, выходит, что обкрадывали они его лично. Несмотря на названные смягчающие обстоятельства, мздоимство это создавало главные препоны на пути к тому призрачному совершенству, к которому Пётр тащил Россию за руку, рискуя вывернуть эту руку, а то и вовсе оборвать. Таковы были его друзья и соратники.
Несмотря на всю свою мрачную силу и грозную власть, он часто оказывался бессильным и беззащитным. Само жуткое единообразие его страшных расправ только подчёркивает это его бессилие. Он думал, что уничтожает порок вместе с его носителями. Но ни порока, ни порочных людей не становилось меньше. Когда канцлер и первый российский прокурор Павел Ягужинский заявил Петру, будто бы в шутку, что, убив последнего вора, тот останется вовсе без подданных, царь, как пишут свидетели, засмеялся. Но это, должно быть, был самый горький и скорбный смех. Так мог смеяться вконец разочарованный человек. И смеялся Пётр лишь обороту речи, но не той правде, которая встала тогда перед ним во весь свой непомерный устрашающий рост. Да так и стоит с тех пор, не пошатнувшись…