где двор, где политех, где полон мир идиллий.
Не надо воевать за этих и за тех.
Материален мир. Одна сырая масса.
Лепи нас – мы полны! – Бог, ангелы, генсек.
Вот горы, торный путь, вершины, солнце, трасса.
Шестидесятники – особый вид, подвид:
могли родиться в год двадцатый ли, тридцатый,
семидесятый ли. Двадцатый век слепит
не только зрение, а скорости орбит.
Люблю тебя мой год, люблю шестидесятый!
И он не пощадит. Но укрепит мой щит.
Мой панцирь. Не убьёт, а сделает сильнее!
Глядись в него ты впрок! Питайся им он – хлеб,
пускай затем сожгут алтарь его и хлев,
мечты, идеи.
Тот миф, восторг, масштаб от пятьдесят шестых
до шестьдесят восьмых, где снег светлее манки.
Лепили нас стык в стык,
а вышли руны-ранки.
И шрамы вдоль сердец. И «оттепель», как снег,
растаявший. Иду я – валенки в калошах
с малиновым нутром. И хорошо так мне.
И день хороший.
***
Мир на плечах атлантов, Шекспира и Данте.
Мир на плечах – «Серебряного века».
Мускулистого, крепкого, он так громаден,
мы, поэты, опёрлись на крепь перекладин,
на дощатые высверки рваного снега!
И подумали: «Вот оно, наше! Хватайте!
Поглощайте их книжек топлёное масло,
режьте вены о «Краткие тезисы» Канта,
умирайте в их музыку, пение, краски…»
Эти крепкие плечи – метафоры печи.
В них сгорим, в них мы пеплами станем отныне,
опираясь на вечность, на звёздность, на млечность,
на Цветаевой сладко-лимонные речи,
она сердце твоё, не спросив тебя, вынет!
И отречься нельзя, ибо камены плечи.
И от Бродского не откреститься. Врастаем
мы в Васильевский остров во штормы, во шрамы,
и куда б ни стремились – там крылья, там стаи,
мы увитые ими тугими мирами
и космической россыпью, дыма клубами,
их грехами, ошибками, небом. Цунами!
Выторнаженны. Взвихренны. Господи, дай мне
не сплетаться с чужими благими глотками,
припадая к источнику!
К песням кровавым –
сердца сгусткам. И к плачам, и к стонам, и воплям.
Не нужны мне чужие касания, локти,
даже Божии гвозди ни слева, ни справа.
Мне достаточно игл, и шипов, и булавок
тех, что в спину мои современники ввинтят.
По-совиному глухо,
орлиному остро,
по-акульи – что клинья!
Всё равно я пребуду теплом в чистых правдах,
все равно я восстану и светом, и солнцем,
даже если я выгрызу в ваших ландшафтах
инфракрасный распад –
этот каверзный стронций.
Но я рада, что не продалась за червонцы!
Не уехала жить ни в Чикаго, ни в Осло