?
А-у, гю-ди-ии! Слышите? Запашок откуда-то, не пойму… В штаны нагожили, никак?.. Ты, вот ты! Ты пошто к стенке жмешься? Пошто когенки дгожат, я тебя спгашиваю?! Пгидумал себе дядьку с богодой, тги буквы на корону его нацепиг… Дугачина ты, пгостофиля… Всё б тебе на печке…
Попаги вы, бгатцы… на одном месте уж скогько топчетесь? Всё фогм непогноценности ищете: да взять хоть б киношки с газетками. Заагканить же вас ими хотят, на-ту-гагь-но! В плен инфогмационной фикции – да-да! – ведут: что-то, дескать, “пгоисходит”. Но ни-че-го не пгоисходит, тогько вы в овощи пгевгащаетесь, дгуг дгужку по магкам часов мегяете… Моцарррта – пгокладками – на части гвете… Кто такой Моцарррт? Гучше могчите! Потому и похогонен в могиге для бедных: да не вогнуйся, сгышь? Тебе не снигось: я ж сказаг – могигы такие тогько гениям погагаются… Тебя ж, ванёк, хоть и дугак ты, за идиота дегжат. Как почему? Что носишь? Жгешь? Пьешь? Дышишь как? Сам, что ли, допетгил? Когда, с кем, сколько газ? Не живешь ты: инстинктики убгажаешь! Как смею? Дык Пришествие ж! Тгетьего не дано… А ты, запиши, запиши, пейсатигь, не то забудешь: “Чеговек – ничто без гиста, втигающего ему: “Это ты”. Но это – не ты”».
…
С этими словами Кот, единственный нормальный человек нашей веселой и счастливой семейки, начал резко уменьшаться, уменьшаться, уменьшаться, а через минуту, став не больше здоровенной крысы, легко запрыгнул мне на плечо: тут-то и вернулось прежнее мое обличье.
И, гладя Кота, не сходящего с плеча, я снова слышу, как мама гоняет отца по квартире. «Лара! Ларочка, уймись!» – кричит он, пряча бутылку, а хитрый дед хватается за ружье, а бабка грозит пальцем, а сестра затыкает уши ватой и поднимает с пола упавший томик Ювачёва, а в доме, который построил Джек, синица ворует пшеницу, ну а я хныкаю на балконе – мне на самом деле так хочется на море (просто пройтись босиком по берегу!), но оно временно недоступно по глупым, лишь издали – одушевленным, причинам.