Следит, как в благорадный вешний сад
Идёт старуха и упасть боится,
Как, возмогая стылую сутулость,
Деревья будто держит на руках.
…В соседнем доме девочка проснулась
И вышла на крыльцо в одних чулках.
…А меж тем картошка зацвела,
Брызнула чернильною сиренью,
Вдоль рядков кудрявых я плыла
Солнечною тоненькою тенью.
День ветрил янтарною пыльцой,
Заправлял пчелиной канителью
И моей наивною юнцой
С неразлучной жжёнкой-карамелью.
За картошкой царствовал укроп,
За укропом заново картошка,
К огурцам с морковью – топ да топ
Мимо помидоров и горошка!
А над всеми барин-виноград
Золотыми лозами вьюнился –
Так со мной, юницею, юнился
Улетевший в вечность вертоград…
Ветр крушиновый, ветр русиновый,
Унеси всё зло за сосновый лес,
За еловый да за осиновый –
В нети тёмные, где мятётся бес.
Ветр, отпой мне песнь отпущения
Всех стыдов-грехов, всех отрад-бравад!
И прислал мне ветвь извещения
Не дремучий лес, а отцовский сад.
Лист вишнёвый да лист малиновый,
Лист смородинный кружевной-живой
Ветр пронёс через мост калиновый,
Словно весточку с пяди передовой.
Там, у чёрной речки Смородины,
В сени смертные переводины,
Крепок сад отца, словно родонит:
Малый камушек милой родины
Напоследок нас на земле хранит.
Неужели не встану с ним вровень я
Русским толком да в именитый час:
Всяко жертвенно, всяко вовремя
Да с листвой любви про святой запас?
Сыну
Лелея сладость лепетного лада,
Лия елеи лета на уста,
Ликует во младых атласах сада
Вседревляя родная красота.
Об этих кущах грезила заране
Моя душа в младенческой дреме
И потому придумала о рае
Лужайку, сад и церковь на холме.
Кто рос в раю, до смерти не безроден,
Хотя, быть может, сирый сирота:
В отраде виноградов и смородин
Всегда отверсты райские врата.
Текут чрез них потоки световоли,
Младенческие лики золотя…
Не знаю, сколь садов в земной юдоли,
Но в каждом – святоглазое дитя.
Зелёный рай родным встречает взглядом –
Подходит к сердцу Божья высота:
Сады Эдема с Гефсиманским садом
Сообщены единостью Креста.