Через месяц содержания под стражей Колгонова по приговору гарнизонного суда, состоявшего из прокурора и судьи с офицерскими званиями, двух солдат и почти безмолвного адвоката в штатском, уволили с военной службы и отправили в колонию-поселение.
Саврасова же несколько позже комиссовали по инвалидности; двое сопровождающих солдат отвезли увечного к постоянному месту проживания, в восьмитысячный районный городок, где он с малолетства считался полным ничтожеством – что примечательно, ни одна девушка не водилась с ним – и откуда он был призван в армию.
Моё с Петром уважительное отношение к юкагиру переросло в настоящую дружбу, и когда мы – отдалённо – намекнули ему о намерении рвать когти, он сразу без колебаний сказал, что хорошо, коли мы такие решительные.
– Я подсоблю вам! – горячо заявил Колгонов, пылая чёрными глазами. – Не сомневайтесь. И пойдёте не абы как, а снаряжёнными. Уж я постараюсь!
– А если прочухают, что это ты помог! – сказал Пётр с некоторым предубеждением к настроению юкагира. – Не страшно тебе?
– Так мы аккуратненько всё сделаем, – последовал ответ. – Не спеша, потихоньку, полегоньку; не беспокойтесь, никто обо мне ничего не узнает.
Ниже по течению Енисея, в десяти километрах от Улыдинской пристани, возле которой зэки «Полярного медведя» формировали плоты с лесом, он оставил для нас лодку с кое-каким имуществом и небольшим запасом продовольствия – всё, что, по его мнению, могло понадобиться в тайге.
– По тёмному поплывёте, – говорил Николай, наставляя нас. – А до того оставайтесь на берегу. Ночи сейчас короткие, но всё прикрытие.
Вот к этой лодке мы, поливаемые дождём, и пошли. Не прямиком, конечно, а вкруговую, чтобы сбить с толку неизбежное преследование. Река – с юга на север – протекала на востоке; ближе всего к лесосеке она была в районе пристани. Мы же с Петром взяли направление на запад. Чтобы потом сделать крюк.
Я шёл первым, мой товарищ – за мной в нескольких шагах.
Ветер со струями небесной воды бил в лицо, затрудняя движение, и я сквозь стиснутые зубы проговаривал слова зэковской песни: «Дождь нам хлещет по рылам, свищут пули нагана, лай овчарок всё ближе, автоматы стучат»; иногда со мной случалось такое – напевать при прохождении серьёзных преград на пути следования, каждое слово – в ритме хода.