Мое сердце – общежитие для сирот,
Все жильцы нараспашку бросают дверь.
И теперь сквозит у сердечных ворот —
Легче просто их снять наконец с петель.
Мое сердце – кладовая забытых лиц,
Барахло разбирать давно смысла нет.
Среди хлама найду тень твоих ресниц.
Протру пыль. Ухожу. Выключаю свет.
Мое сердце – кладбище наших чувств,
И построив склеп, разум тоже стих,
Мне трудней всего (это тяжкий груз)
Человека оплакать, который жив.
Мое сердце могло стать Эдемом, друг,
Раем чистым и бог еще знает чем!
По твоей вине оно стало вдруг:
Кладовой. Общежитием. Кладбищем.
Самый противный циник,
Самый заядлый нытик,
Мерзкий подлец, но честный,
Честный, черт побери.
Взял меня просто принял,
Без пресловутых критик,
Громкость моих протестов
Смёл на своем пути.
И мы молчим на кухне,
Как же мне это претит!
Ты до сих пор противный,
Как тут ни посмотри.
Пусть это скоро рухнет,
Но на проклятом свете
Слаще любой картины —
Я на твоей груди.
Мне бы не видеть ваших слащавых счастливых лиц и
С молотка не продать бы памяти общей лоты.
Мне бы с тобой человечески бы проститься!
Неужели нет боли в розницу – только оптом?
Постельный режим давно меня не спасает.
Меня, будто заложницу, держит нутро на мушке.
Если честно, то я до сих пор сникаю,
Когда «вижу» тебя на другой стороне подушки.
Я иду нарочито быстро и деловито,
Лишь чуть-чуть притормаживая на предательствах.
Отряхну с себя злость и печаль обиды
И стараюсь не оборачиваться.
Я иду, улыбку тяну как лямку.
Быстрее б привал: напиться и окунуться!
Я тащу на себе до небес стремянку,
До тебя чтобы дотянуться.
Вот провал: я лечу с высоты небес,
Скрежет зуб: я упорно бегу взбираться,
Я настроена бойко, в глазах протест —
Видно нравится разбиваться.
Ну и пусть! Доктор меня простит —
Он мне выпишет нежности и покоя.
Если сердце мечется и болит —
Значит еще живое.
«Чем осталась любовь?» -спросил ты.
Я помедлю с ответом, знаешь…
Нашей общей свиньей – копилкой,
Ты туда ещё мелочь бросаешь?
Фотографией нашей в альбоме,
Где улыбки от уха до уха.