До войны и еще до первого класса, то есть будучи дошкольником, я успел побывать в пионерском лагере, хотя сам я пионером так никогда и не был. В лагерь меня отправили со старшим братом Ильей; лагерь был от папиной работы, т. е. от Министерства рыбной промышленности. Располагался он в старинном Боровском монастыре, стоявшем под городом Боровском. Очень плохо помню тамошнюю жизнь; я был самым младшим, и меня приняли только потому, что одновременно со мной в лагере был старший брат, которого, кстати, я там практически не видел. Помню только, что был доволен лагерной жизнью, не унывал, хотя старшие ребята все время пугали нас, младших, привидениями и водили в подвалы монастыря показывать мощи святых. Правда, мы не понимали ни что такое мощи, ни кто такие святые, но зато кости и черепа впечатляли. Еще помню мучения и позор одного мальчика, страдающего недержанием мочи. Мне было его очень жаль. Каждое утро вожатые и нянечки вывешивали его желтоватые, пахучие простыни на веревки во дворе и ребята над ним издевались. Кто был более жестоким: дети или взрослые? Чума на обе головы.
Поехать второй раз в тот же лагерь под Боровском я должен был после первого класса, и снова с братом Ильей. Я очень этого хотел, но фокус не удался. Мне всегда нравилось в лагере: по натуре я был больше «Совок», чем мой брат, и после войны несколько лет счастливо проводил в лагерях все три смены, но об этом потом.
Второму заезду в лагерь помешала Война. Отъезд детей в пионерский лагерь был назначен на 22 июня 1941 года, то есть на день начала Великой Отечественной Войны. Сбор состоялся утром у Министерства рыбной промышленности на улице Разина, вблизи Старой площади. Видимо, в Министерстве что-то знали о начале войны и потому отправили всех собравшихся обратно по домам. Когда мы возвращались домой, на площади Ногина стояли все трамваи, и из репродукторов (по-современному, динамиков) передавали объявление министра иностранных дел В. М. Молотова о нападении фашистов и о начале войны. Мы вернулись домой, где и оставались до эвакуации.
Я могу передать только обрывочные детские впечатления об этих первых военных месяцах в Москве. Мы, дети, так же, как и взрослые, считали тогда, что война быстро кончится, что великий Сталин и славные советские маршалы, в первую очередь, легендарный Клим Ворошилов (как оказалось, во всех отношениях пустышка), Семен Буденный, руководивший 1-ой конной армией во время Гражданской войны, – героически и быстро расправятся с фашистами. Мы тогда называли их немцами. Ругательские слова «фашисты» и «гитлеровцы» пришли потом, в середине войны, когда практически все немцы стали для нас означать фашистов. У меня до сих пор не ушло из сердца недоверие к немцам; недоверие это – последствие той ненависти, что возникла к ним во время войны. У меня и сейчас есть страх, что не только в Германии, но и в России может воцариться нацизм, правильнее сказать, национал-социализм. Это политическое течение гораздо более привлекательно, чем коммунизм, особенно для моноэтнических стран, таких, например, как Германия. В странах, где есть коренная, преобладающая, «титульная» нация, и где кроме нее проживают представители разных других национальностей, очень легко сыграть на национальных чувствах этой коренной нации и призвать к восстановлению справедливости, сыграв на том факте, что некоторые представители нацменьшинств занимают непропорционально высокое положение, относительно их численности в стране. Мы уже слышали призывы: «Ограничить в правах нацменьшинства!», «Ввести привилегии основному большинству!» – это лозунги, которыми пользуется мягкий нацизм. Если политика направлена на выжимание, выдавливание нацменьшинств из страны с отнятием у них накопленной собственности – это уже жесткий нацизм.