У первых мы отрывали часть бумажного мундштука, которая побывала во рту и предыдущего пользователя, – такой чинарик прекрасно можно было докурить. Кстати, до войны, во время войны и долго после нее простой народ и тогдашние пацаны редко курили целую папиросу целиком. Она шла по кругу, и первым в этой очереди был самый близкий друг, а за ним уже все остальные. Распространенным выражением было: «дай курнуть». Это означало, что твой близкий друг сделает 2–3 затяжки и вернет тебе курево обратно.
Если табачной части перед бумажным мундштуком оставалось очень мало, то просящий говорил: «Что ты мне фабрику суешь?» Почему фабрику? Потому что на бумажном мундштуке было напечатано название табачной фабрики, где произвели эти папиросы. Второй, худший сорт чинариков мы утилизовали как сырье. Разрывали папиросную бумагу табачной части и высыпали остатки табака в какую-либо коробочку из-под конфет монпансье – получалась такая пацанская табакерка. Ну, а затем по мере надобности, употребляли смесь разных сортов табака разного качества для скручивания самокруток. «Самокрутки», «самиздат» – все это то, чего не делает государство, а делаешь ты сам. Табаком «секонд-хэнд» можно было угостить кого-нибудь из друзей.
Вот такая была первая, довоенная, фаза моего приобщения к курению, о которой в семье никто не знал. Видимо, они были не только слепые, но и лишенные нормального обоняния. А ведь моя мама регулярно обнюхивала меня – это была одна из форм проявления ее любви на уровне животной физиологии. Нюхала и ничего не чувствовала. Мне кажется, что моя любимая мама была во многих вопросах настолько наивной, что даже не знала о том, что значительная часть человечества курит. К глупости, как я и брат тогда думали, это не имело никакого отношения. По ее логике получалось так: раз ее Евсей не курит, значит, этого явления не существует. Если ее Евсей не пьет, значит, и этого порока нет, если ее Евсей ей не изменяет (а я думаю, что так оно и было), значит, никто никому не изменяет. Вот такая у меня была мама, а у многочисленных внуков – бабушка, а у еще более многочисленных правнуков – прабабушка. И так далее. И сказал Он, что это хорошо.
Самое интересное, что, следующий период курения, после первого, когда мне было восемь лет, наступил в мои тридцать, когда я оказался в Бирме (про нее расскажу в соответствующем месте). Там я закурил сигареты, трубку и местные маленькие сигары – сигареллы. Правда, в эвакуации в Туркменистане, в городе Красноводске, где на базаре продавали всякую азиатскую травку для балдения, я попробовал покурить план. То ли это разновидность, то ли местное название конопли, – точно не знаю, пусть специалисты меня поправят. Как сейчас помню, балдеж после того, как покуришь план, продолжался недолго, приблизительно двадцать минут. Состояние было веселое, казалось, что физически можешь сделать все: прыгнуть до неба, перепрыгнуть любую канаву, все казалось очень смешным и все вокруг – замечательными. Мне было девять лет. Проделывал я это с ребятами всего несколько раз, и с тех пор никогда даже в голову не приходило принимать что-либо для расширения, как сейчас говорят, сознания. Мне и без этого было интересно жить, горизонтов имевшегося у меня сознания хватало, а уйти за горизонт не приходило в голову. Прыгал и бегал я всегда хорошо, люди в большинстве своем казались мне неплохими, а хорошее настроение я подымал с помощью более традиционных способов.