V
– Преображают нас лета-то! – раздумчиво вывел Молчан. – Вот и ты, представляясь Избором, оказался на поверку Борзятой. Вместе охотились на лиходеев, а ноне скрадываешь насквозь честного вятича, будто лесного злодея!
– А и я, Борзята от отца с матерью, понятия не имел, что ты, прозываясь Ратшей, являешься тайным Молчаном. При том, что оба мы ведали о ложности наших тогдашних прозвищ…
Что до честности твоей, отнюдь не уверены в ней мои начальствующие, предполагая, что мог переродиться ты, ступив на чуждую тропу. Ведь стать изменником можно даже на смертном одре!
– Что слышу я?! – воскликнул бывалый охотник, заподозренный в недостоверной и бездоказательной честности, вздев руце от явного возмущения. – О, горе мне, ставшему свидетелем явного нарушения прерогатив! А беспощадно карается оное Высшим советом старейшин и проклинается на века нашими главными волхвами! И уж извиняй: не смогу я зачерпнуть на память о своем боевом друге Изборе, чуть не зажулившем оберег с выи лесного главаря, горстку твоего теплого праха! Понеже твои секретные останки предадут огню втайне – без уведомления не токмо товарищей по выслеживанию, а и домочадцев…
– Напугал! – ажник задрожал я. А не изменился ты за седмьнадесять лет: доныне горазд на кривду и лживый нахрап! Зело горазд! Однако привычен к таковым наш внутренний сыск. Не проведешь! – отреагировал Борзята без видимых признаков беспокойства, к внутреннему сожалению Молчана.
– Разумею: не растолковал тебе твой Базула, во что ты вляпался и его втянул, посягнув на полномочия тех, у коих исключительные права. Зрю: понапрасну предупреждал я. Душевно жаль! – нахмурился Молчан и сокрушенно покачал главою. – Одно лишь утешно: не придется тебе долго мучиться! Ведь скор на расправу с преступниками скрытный сыск нашей Секретной службы: утром заарестуют, а к вечеру уж обезглавят. Даже не сомневаюсь в том!
– Лжу несешь, виляя! Не Базула я, коего столь запугал ты, что толком и объяснить не смог, – возразил Борзята, однако уже без прежней уверенности.
– Не оспариваю и прерываюсь. Доживай, ажно сможешь! Надейся, и жди, что повяжут тя не днесь, лишь завтра поутру, – огласил Молчан со зримым прискорбием от чувствительности сердца его. – На память же о тебе, скорбную, доведу, отчего случился тот бой седмьнадесять лет тому, еже четверо наших упокоились, да и мы с тобой на волосок были. Се затеял внешний сыск, к коему причастен и я, тайный его сходник под прикрытием ловитвенного промысла с общей выслугой в двадесять лет и два года…