– Успокойтесь, товарищи, нас снимают!
– Нас “сняли” вместе с советской властью, – печально и не в тему вставил Длинный ветеран.
– Уберите от меня этого прыща, – опять визгнула Аталай, отталкивая Бакинца, – из его рта воняет. Фу!.. Ганмурат бек, следующий раз бросьте в меня более приличного субъекта. Лучше бы я с вами целовалась.
– Что?! – сконфузился Древний Огуз и покраснел.
– Я не виноват, мадам, – попытался удержать марку Бакинец, – жалкие ветеранские подачки не позволяют герою войны вставить себе приличные зубы. Уверяю вас, леди, до войны ни у одной дамы подобных претензий ко мне не было.
– Тебе просто иногда надо чистить зубы, козел, – не выдержала Гюлечка.
– А не ваше дело. Я вас не целовал, вы меня не нюхали, – не переставал пыжиться Бакинец.
– И, слава богу, – отпарировала Гюля, – я бы отравилась. Тьфу!.. – плюнула она и нечаянно попала на туфли Зопаева.
– Опять двадцать пять, – безнадежно махнул рукой Прилизанный, обращаясь к взбешенному Зопаеву, уставившемуся на свои обгаженные туфли.
– Мы между собой не можем поладить, как же будем воевать, если опять начнется война? – задумчиво произнес Длинный ветеран, печально обозревая взглядом грудь Аталай.
– Думаешь, армяне так любят друг друга? – ухмыльнулся Бакинец. – Там карабахцы и ереванцы между собой хуже кошек и собак, типа как мы с Ганмуратом, – покосился он на нахмурившегося Древнего Огуза. – И пока мы решимся, наконец, воевать, они или сами перегрызутся, или лопнут от тоски. Сколько можно грозиться?
– Ты не понимаешь, мы их измором берем… – “возразил” Арзуман.
Положение спас, сам не осознавая, в дупель пьяный Режиссер.
– Свет вырубили, черт возьми… Хватит прихорашиваться! – наорал он на Оператора, который пудрил нос перед зеркальцем.
– Антракт! – завопил тот, как ошпаренный. Но тут включили свет, и он промяукал:
– Продолжайте, Ганмурат бек, please…
Тот моментально гаркнул на Бакинца, собиравшемуся открыть рот:
– Если ты, щенок, скажешь “с последней мысли”, я тебя убью!
Я, затуманенными от спиртного глазами, умоляюще уставился на Древнего Огуза. Он посопел, посопел, как разбуженный в зиму медведь, но все-таки продолжил…
– Я чувствовал, что скоро потеряю контроль над ситуацией. Окружившие нас бойцы с ненавистью смотрели на Ашота, ждали, чем все закончится. Комбат продолжал дымить трубкой и не вмешивался. У меня у самого мысли запутались от гнева и, честно говоря, уже сам не знал, как поступить. Не ждал я от друга детства такой ненависти ко всему, что было дорого мне. Но последующие события сами помогли мне принять решение…