– Прискорбно, но факт! На Земле еще столько отдаленных мест, куда цивилизации сложно добраться, – Бруно сокрушенно покачал головой. – Грустно сознавать, что есть люди, по сей день прозябающие во мраке невежества и вседозволенности. Но наши адепты делают все, чтобы приобщить этих язычников к Правилам. Организуются экспедиции, собираются пожертвования, Правила издаются даже на таких редких языках, о которых все давно позабыли – и не вспомнили бы, не появись в том острая необходимость… Однако я отвлекся. Определились с профессией?
– Определился, хоть это было нелегко, ведь все профессии в моем Списке такие интересные. Я провел эти дни в мучительных раздумьях, какую из них предпочесть.
– Я в курсе, как вы провели эти дни. Но об этом мы после поговорим. Итак, кем вы решили стать?
– Художником.
– Вот как! Разве у вас есть к этому способности?
– У меня есть к этому желание. Вероятно, последствия несчастного случая: постоянно тянет рисовать. На салфетках в кафе, на газетах, на любом клочке бумажки… Хотите, ваш портрет нарисую? – Отто потянулся к картонному скоросшивателю, лежащему на столе. – Вот хоть на этой папке.
– Ну-ка! – Бруно схватил скоросшиватель и сунул в ящик стола. – Что за выходки, в самом деле?
– Я просто хотел продемонстрировать свои навыки, а вы уж сами решайте, отправлять меня на курсы или нет.
– Не отправить не имею права. Правила относятся к желаниям граждан с уважением.
– Замечательно. Я хочу приступить к обучению как можно скорее.
– Кажется, ваша бывшая жена – художница? – уточнил Бруно, глядя куда-то вбок: так он делал, когда не хотел смотреть собеседнику в глаза, эту его привычку Отто помнил еще с Литинститута.
– Была художницей.
– Любопытное совпадение.
Хотя Наставник оставался подчеркнуто-доброжелательным, Отто внезапно охватило предчувствие опасности. Он располагающе улыбнулся и сказал, копируя благодушный тон собеседника:
– Вряд ли это можно назвать совпадением, господин Куц. Скорее мой выбор – следствие ее бывшей профессии. Когда мы с Уной были женаты, она часто рисовала дома, и я получал большое удовольствие от вида мольберта, запаха красок, всего этого антуража… ну и, конечно, сами картины меня завораживали. Порой я Уне даже завидовал. Вероятно, это отложилось на подкорке, отпечаталось в подсознании. А в момент удара, когда меня основательно приложило головой об асфальт, в мозгу активизировались некие процессы, отвечающие за склонность к рисованию, и когда я очнулся, то первое, что сделал – не поверите – потребовал у медсестры альбом и карандаш! Пока ко мне не вернулась память, я был уверен, что всю жизнь был художником. И только когда мне показали книги с собственной фамилией на обложке, я вынужден был признать, что всю свою сознательную жизнь посвятил писательству.