– Ронни, я бы изумилась, если бы… – Но прежде чем я успеваю добавить что-либо еще, к нам подкрадывается Дженнифер.
– Поппи, это правда! Он здесь!
Музыка стихает как раз в тот момент, когда Дженнифер выпаливает последнее слово. Внезапно в помещении воцаряется тишина.
Все взгляды устремляются на мужчину, который только что вошел в зал. Он в черном смокинге, но сделал свой наряд не похожим на все остальные, изящно засунув алый галстук-бабочку в нагрудный карман, так что тот просто торчит оттуда, напоминая скорее букетик. Так может поступить кто-то в разгар вечеринки, но для этого нужна определенная самоуверенность.
Ворот его накрахмаленной сорочки расстегнут, обнажая курчавые каштановые волосы на груди. Мэтью в остроносых ботинках в стиле пятидесятых годов. В дни нашей юности такие считались старомодными, но теперь выглядят круто. Темные волосы зачесаны назад, открывая мощный лоб. Этот человек явно не стесняется выделяться – ни своим крупным носом, ни манерой одеваться.
Мэтью берет бокал с шампанским, поднесенный восхищенной официанткой. Осушает его в один глоток и берет следующий.
– Ваше здоровье! – говорит он низким бархатным голосом, словно на камеру. Проникновенно. Интимно. Такое ощущение, будто этот человек наслаждается аудиторией. Он окидывает взглядом толпу, на мгновение задерживая его на Дорис Дэйс и некоторых других избранных, так, словно каждый из них – самый важный человек в мире.
Затем его взгляд останавливается на моем лице. У меня перехватывает дыхание. Мэтью Гордон направляется прямо ко мне.
– Попс… – произносит он, стоя теперь настолько близко, что я чувствую запах мяты от его дыхания. Никто не называл меня так уже много лет.
Я замечаю, что челюсти у присутствующих отвисли, на лицах застыло молчаливое выражение: «Пожалуйста, познакомь меня с ним!» Имя этого человека ничего не сказало бы моим детям. Да и для людей моего поколения оно тоже мало что значит, если только у них нет энциклопедической памяти, как у Дженнифер. Но это не важно. Люди все равно бы пялились. Этот мужчина объективно так красив, что умереть-не-встать, и в нем есть представительность. На троих отмеренная.
Мэтью протягивает руку, чтобы пожать мою. Его кожа горячая на ощупь. Точно так же, как тогда, двадцать три года и три месяца назад, когда он в последний раз прижимался ко мне в моей маленькой комнатке в Килберне, с электрическим камином в одну спираль.