В чем именно, не говорил, ничего обсуждать не желал. Роксолана видела перед собой настоящего правителя: сильного, уверенного, в чем-то безжалостного. Понимала, что не стоит спрашивать, Повелитель что-то должен решить сам, это никакому обсуждению не подлежало.
Султан Сулейман поспешно отбыл в армию в Аксарай. Вот тогда Роксолана и позвала иудейку Эстер.
Целуя Роксолану в лоб при скомканном, поспешном прощании, Сулейман зачем-то произнес:
– Не бойся, руководить Диваном я вызвал зятя…
Она даже ахнуть мысленно не успела: неужели Рустем-паша будет в Стамбуле?! Вторая половина фразы все поставила на свои места:
– …Кара-Ахмед-пашу.
Худший подарок Сулейман мог сделать, только поставив во главе гарема супругу Кара-Ахмед-паши свою сестру Фатьму Султан. Тогда точно можно бы самой пить смертельную дозу опиума.
– Во главе гарема ты.
Мысленно горько усмехнулась: и на том спасибо.
И поразилась тому, что подумала… по-русски, на своем родном языке! В турецком множество пословиц и поговорок, очень точных, верных, на все случаи жизни, и Роксолана с удовольствием находила соответствие между ними и теми, что слышала в детстве. Но прошло слишком много лет, чтобы не отучиться думать на русском, большую часть жизни она прожила в гареме…
Говорят, родной язык тот, на котором человек думает, значит, не забыты корни?
Эта мысль настолько заняла Роксолану, что она сама смазала прощание с Сулейманом, а когда уехал, корила себя за это так, что хоть садись на коня и догоняй!
Плохо, ах, как плохо они расстались, такого никогда не бывало. Сердце сжималось от дурных предчувствий, султан немолод, ему шестидесятый год, все сильней болит раненая в молодости на охоте нога (вепрь постарался), беспокоит, замирая сердце… Сулейман всегда был бледен до синевы, а теперь и вовсе кровиночки на лице не видно.
В порыве почти отчаянья села к столику с письменными принадлежностями, взяла в руки калам. На лист бумаги легли строчки:
Пусть тебя все болезни минуют,
Пусть напасти пройдут стороной.
Я к походам тебя ревную,
Очень трудно мне быть одной.
Сердце бьется раненой птицей,
За тобой оно рвется вслед.
Не могу ни дышать, ни молиться,
Стал отъезд твой мне худшей из бед.
Она не подозревала, что худшие беды еще впереди, вернее, сердце что-то предчувствовало, потому сжималось при одной мысли, что ее любимые мужчины далеко и в опасности. Рядом только дочь Михримах – единственная опора и поддержка, ее второе «я», не просто кровь от крови и плоть от плоти, это часть души. Без поддержки Михримах было бы совсем трудно.