Всю дорогу его не покидало ощущение дежавю.
Забытый родственник, и почему нельзя ни о чем забывать
Встречный ветер швырял за шиворот колючие, как осколки слюды, снежинки. Пряча лицо от пронизывающих порывов, Питер брел сквозь чахло освещенные улицы, стараясь не поскользнуться на обледеневших булыжниках мостовой. В карманах шинели он заботливо прятал бутылку вина и четверть головки плесневелого сыра. Через пару кварталов, он вышел на ничем не отличающуюся от других, улицу и, найдя нужный дом, в длинной череде прилепившихся друг к другу приземистых зданий, толкнул плечом почерневшую от времени дубовую дверь.
– Хозяин!? – хрипло выкрикнул Питер.
В темноте холодного помещения слышались завывания ветра. Словно в покойницкой, – подумал старик, и был недалек от истины.
– Пауль! Пауль Страубе?! – повторил он.
В дальнем конце что-то звякнуло, и открылась невидимая ранее дверь. В неярко освещенном проеме, сутулясь, стоял высокий и тощий старик, с лампой в руке.
– Кто там?! – спросил хозяин.
– Я, Питер!
Тощий зашаркал плохо сгибающимися ногами по каменным плитам в сторону гостя.
– А, это ты! – воскликнул он, подняв лампу выше.
Раскрасневшееся от ветра лицо Питера выдавало слегка извиняющуюся улыбку.
– Ну, заходи, коль пришел, – Пауль незлобно ответил.
В свете чадящего огонька Питер мельком отметил во внешности брата оставленные беспощадным временем изменения. Седые редкие волосы на лысеющем черепе; провалившиеся глазницы; впалые щеки.
– Проходи-проходи, только не ударься обо что-нибудь, у меня тут заставлено, – хмыкнул тот, – И осторожно, ступеньки. Сам-то я привык к темноте…
– Знаю, – закивал Питер, снимая потертый цилиндр.
Пройдя сквозь холодную залу, родственники зашли в освещенный проем, и дверь за ними захлопнулась. Послышался звук задвигаемого засова.