Я снова принялась ковырять вилкой еду и гадать, кто же умер. Мне стало страшно. Раньше так никогда не было. Раньше папа не придавал этому такого значения.
Папа отложил вилку.
– Так вот чем ты сегодня занималась? Истории писала?
Я подумала, он сердится, что я не делаю задание на летние каникулы, поэтому быстро ответила:
– Это школьная история. Госпожа Думитру рассказала нам её перед каникулами.
– В другой раз, – повторила мама, и теперь я уловила в её тоне предостережение.
– Нет, я хочу послушать. Хочу знать, что они рассказывают моей дочери. Хочу знать, о чём она пишет.
Я вжалась в стул, переводя взгляд с мамы на папу. Тут пробили часы, и я спросила:
– Можно мне выйти из-за стола?
Мама глянула на мою тарелку, нахмурилась, но кивнула.
– Отнеси посуду в раковину. И выключи вентилятор – простудишься.
– Так что насчёт рассказа? – напомнил папа.
– Я забыла, что не дописала его, – соврала я.
Наполнив раковину мыльной водой, я включила телевизор и села на продавленный диван. По чёрному экрану шли помехи. Я глянула на балкон: может, кто-то забрался на наш этаж и украл антенну? Но нет, ничего такого. Я обернулась к родителям. Меня одолевали сомнения. Мама мыла посуду, опустив руки по локоть в воду, папа помогал вытирать. Оба по-прежнему молчали – это был плохой знак.
Обычно после ужина мне приходилось включать телевизор погромче: мама любила петь, а папа всегда принимался подпевать, хотя ему медведь на ухо наступил. Или же они болтали о работе.
В старой квартире мама давала уроки музыки на дому. Но, оставшись без пианино, она устроилась на работу секретаршей. Теперь мама возилась с бумажками, отвечала на звонки и перепечатывала на машинке копии документов, поскольку копировальные машины были под запретом. Иногда работы было так много, что ей приходилось запрашивать особое разрешение, чтобы забрать печатную машинку домой.
– У меня самая ужасная работа на свете, – говорила мама.
– По крайней мере, безопасная, – отвечал папа.
Папа был профессором в Бухарестском университете, он читал лекции по литературе и литературной композиции. Сам он писателем не стал, но истории любил почти так же сильно, как я, поэтому всю жизнь учился их слушать. Он умел проникать в самое сердце истории и понимал, отчего оно забьётся, а отчего остановится. И этим даром папа поделился со мной.