Спал Федор Михайлович плохо. Его царапали стеклышки калейдоскопа воспоминаний. Первый чувственный опыт: ему года четыре, он сидит на горшке, а мамина сестра, необъятная тетя Виолетта, наклоняется и целует его в макушку. Прямо перед носом Феденьки повисают эзотерическое колье с аметистом и обожжённые солнцем Анапы груди.
Первое столкновение с полицией: Федору шестнадцать. Акция протеста. Вокруг замечательные люди, способные к критическому мышлению. Они дискутируют, поют под гитару. Федор занят революционной любовью в подобии ленинского шалаша из маньчжурского полиэстера. Хоп! Автозак. Холодок от наручников и скамьи под голой попой. Лейтенант, дитя гестаповца и кроманьонца, хихикает и сулит опозицианерышу Тыву. Дубинки медленно и неотвратимо доставляют юноше удивительную, новую боль.
Раскатистый бас дедушки, Тараса Богдановича, в коридоре спецприемника. Деду плевать на silovikов, он академик.
Первый псих. Герка, сосед по съемной квартирке. Перегрел голову госами, галлюцинировал в состоянии деперсонализации и… повесился. Его фекалии убирал, естественно, Федор. Оных из мертвеца навалило изрядно.
Сиськи. Кулаки. Дерьмо. Кулаки. Дерьмо. Сиськи. И такое оно милое все, родное.
Перед рассветом мозг ФМ сжалился над ним и сгенерировал образ рыжей девицы. Голая, верхом на венике, она гналась за Теодором по полю и пела:
– Прочь мой сокол не лети,
Ночь со мною проведи.
Грешную, грешную.
Спешную неспешную.
Без венца и без кольца
На конце я без конца
Прыгаю, скачу…
И еще хочу!
– Подъем! Береньзень! – Проводница избавила доктора Тризны от наваждения.
К сожалению. Подавлять эрекцию вредно. Он взглянул на леопардовую Алесю. И едва не сказал ей «мерси».
– Адьес, синьорес и синьорас! – раскланялся Федор Михайлович.
– Прыщ! – пробормотала хищница.
Платформа была затянута туманом. Как в фильме ужасов. Бряцало что-то металлическое о что-то металлическое. Тявкал лохматый пёсик. Качался фонарь. Крупные ледяные капли дождя нервировали человека.
ФМ катил чемоданчик вниз по склону. Мимо гостя благословенной Береньзени бегали носители клетчатых сумок – туда-сюда. Они выныривали из молочной дымки и ныряли в нее карасиками. Телефон ловил помехи. Пахло мусором и свежестью.
– Извините, шоссе Орджоникидзе?
Встречный усач осенил Федю троеперстным.
– Через всю Береньзень идет. На погост. Мама моя там.