– Ваши? – спросил он «Лилу».
– Ну, мои.
Она поджала губы. В ее «живописи», в тревожной цветовой гамме, где превалировали оттенки бордового, в смещенной композиции и диспропорциональных фигурах с кричащими ртами, угадывались признаки дисфории и посттравматического стрессового расстройства.
– Какие художники вам нравятся?
Продавщица растерялась.
– Ну, я рисую, что мне нравится. – И добавила тихо, стыдливо, что не запоминает сложные иностранные имена.
– Глазунов! Творец! – Эдуард растягивал халявные сто грамм, как диабетик конфетку, как фотомодель котлетку. – Левитан. Айвазовский. А Малевичи с Пикассами – халтурщики и педерасты.
– Слушайте, вы обосновываете вашу вкусовую неприязнь к продукту – произведению – посредством уличения и приписывания изготовителям – авторам – очевидно ненавистной вам гомосексуальности. Что противоречит логике. Если я равнодушен к рэпу. – Федя подмигнул «Лилу». – Продукту. Это не значит, что его изготовители ковыряются в носу. Я ненавижу, когда ковыряются в носу. Но даже если некий рэпер ковыряется в носу, рэп «не мое» не поэтому!
– Сальвадор Дали. – Девушка, похоже, выяснила у интернета, кто рисовал жидкие часы. – Классный.
– Почему?
– Я могу на его картины залипнуть на час, два. Правда ваша, я малахольная. – Она вздохнула. – Мои одноклассницы замужем, детей родили, а я… На картинки пялюсь.
– Я сказал, что вы подвержены мерехлюндии. Печали.
– Да? Зря я вас хамом ругала тогда. – «Лилу», улыбаясь Федору, шлепнула «драматурга» мухобойкой по пальцам, тянущимся к прилепленному скотчем к прилавку «мерзавчику»-пятьдесятграммульке.
– Гамон!
Слово ворвалось в подвал прежде Волгина Виктора Васильевича. Отстал он ненамного. Был он бит и зол.
– Мозг отьебал! Тут коряво, подточи. Тут отполируй. Восемь часов я ему подтачивал! Па канцоўцы: не удовлетворяет качество работы. Выблядок! – ВВ проглотил серию стаканов. – Я ему ебнул. Он – мне. И пошел к Богобоязненному побои снимать. Финк теперь мне путевку оформит – рукавіцы шыць!
Автослесарь заметил Фёдора.
– Ты еще, Масква. Думаешь, я скотина тупая?!
ФМ поддержал зрительный контакт с ВВ.
– Я о вас вообще не думал. И я не из Москвы.
Слесарь сел на пол, спрятал лицо в ручищах и заплакал как ребенок. С подскуливаниями и водопадом слез и соплей.
– О Божа! Што я нарабіў? Бедная, бедная моя Эля! Божа, не вытягиваю я! – проорал он в грязный потолок вместо небес. – Разламываюсь! За что ты меня? Ее – за что?