Спустя мгновение прочел и ее, однако, увы, не всю! Последнее слово ожило, будто по прихоти некой мистической силы, ловко спрыгнуло с пластины и поскакало, как лошадь, по полу. Так значит, ритуал действует! Я, не выпуская из руки цилиндр (хотя надо было бы его отложить – неудобно делать что-либо, когда одна рука занята), попытался поймать беглеца. Моя ловкость… Мою неловкость надо лишить удостоверения помощника человека, но сделать это следует не абы где, а в организации неловких неловкостей, поскольку слово лавировало в череде моих попыток прихлопнуть его.
Сколько жестокости! Я машинально вынул из кармана брюк кредитную карточку (хорошо, что не стал пришивать пуговицу на карман – теперь не пришлось тратить время на его расстегивание) и удачным движением (точность тут ни при чем – благодарности достойна удача), накрыл ею слово. И надавил на кредитку с такой силой, что мои пальцы посинели и заболели. Как я и их не сломал? Только чудом. Я осторожно убрал карточку с раздавленного (как мне тогда думалось) слова и приготовился отчищать ее от остатков букв, но она осталась совершенно чистой (кредитной карточкой я всё равно не собирался пользоваться), так что, если бы она испачкалась, я бы ее просто выбросил. А слово? Слово – не пострадало, не пострадало в том смысле, что оно не превратилось в месиво. Внешне оно выглядело вполне презентабельно, подергивалось, шевелилось.
Как правило, когда кредитные карточки прихлопывают людей, они это делают так основательно, что от жертвы ничего не остается, почти ничего. Кредиты отскребают кредитными карточками кровавое месиво (иначе и не назвать) и пришивают или подселяют (это похоже больше на подселение, чем на пришивание) к нему новые процентные ставки.
Только без брезгливости! Только без брезгливости не обошлось (было что-то в слове, накрытом кредитной карточкой, нечто отталкивающее), и с налетом этого чувства я аккуратно поднял слово и вернул на дощечку. И не куда-нибудь, а точно – по крайней мере, я старался – на то место, где оно прежде было выбито: между точкой и пробелом за последней буквой предпоследнего слова в четвертой строке. Вышло довольно криво (не стоит меня осуждать – я мог бы выкинуть его в мусорное ведро). Все условия для успешного проведения ритуала были соблюдены, и ожидание результата проделанной работы заполнило меня, как ветер заброшенную колокольню без колокола и верхушки. Наступила пауза – быстротечная и напряженная.