–На что мы жалуемся?
Ну, вот, чёрт возьми, кажется, я уже «общаюсь». Я уже говорю слово «мы»…
Когда я в своём вопросе отождествляю себя с больным, он по идее должен чувствовать мою, как теперь говорят, эмпатию. Не знаю, насколько это правильно – выказывать больному эмпатию. Если врач больному не помог – на фиг больному эмпатия. Если же помог – эмпатия просто приятный комплимент. Как я могу наблюдать, и Даша, и Павел, и, особенно, Олег не очень заморачиваются насчёт эмпатии. Задают вопрос – забивают ответ в программу компьютера. Плюс данные осмотра – вот тебе диагноз. Чик-чик-чик – программа лечения готова. Распечатать и вклеить в историю болезни. Я не люблю пользоваться программой. Это как всё время есть сладкое. Сладкое быстро всасывается, даёт ощущение покоя, и ты к нему привыкаешь. Но иногда с программой надёжнее. Я стараюсь быть честной перед собой. Я помню молодое лицо, улыбку во весь рот. Широкие плечи пловца, мощную шею. Программа. Всегда ли людей спасает программа?
Я поворачиваюсь к Даше.
–Собери мне тазик.
Это значит, нужно положить в белый эмалированный почкообразный тазик (он действительно формой похож на человеческую почку) необходимый для осмотра набор инструментов. В смотровой комнате днём нет медсестры. Их сократили. У нас теперь самообслуживание. Вечером только кто-нибудь из сестёр меняет грязные инструменты на чистые.
Фаине Фёдоровне я не говорила, что мне нужно дать для осмотра. Она знала всё сама.
С кем или с чем я могу её сравнить?
Она была ясной и понятной, внешне напоминала пирожное безе – аккуратная, чистая, ровная, твёрдая и в то же время с прослойками мягкого крема и взбитой финтифлюшкой на верхней воздушной лепёшке. Финтифлюшки – это здоровенный накрахмаленный колпак на голове, пара-тройка седых спиралек-кудряшек, выбивающихся на лбу из-под него, и брошка у ворота шерстяного бордового платья. Брошка – металлический чёрный жучок с искусственным красным камнем вместо спинки.
Колпак придавал Фаине Фёдоровне впечатление солидности и весомости. А когда она снимала колпак, то спиральки-кудряшки превращались в вытертую овечью шкурку маленькой, нищей пенсионерки.
В свои семьдесят с лишним лет она постоянно занималась каким-нибудь делом. У нее почти всегда было хорошее настроение, но как-то одновременно с ним она часто сердилась, громко покрикивала на меня и на больных. И всё-таки, несмотря на покрикивания, фырканье и ворчание, её маленькая, но вполне пропорциональная фигурка в ослепительном белом халате и быстрые движения крошечных ручек и ножек производили впечатление чего-то очень доброго, очень весёлого и надёжного.