– При чем тут? – Гена умел не слышать сарказма.
– Вот это – бизнес! Зима долгая. Слоны мерзлявые. Помоги лучше слонам, Ген.
– Ну, пошли человека, Сергей Петрович. Чего тебе стоит?
В дверь постучали, и с вопросом «Можно?» в кабинет просунулась чья-то голова. Сергей Петрович встал, протянул посетителям руку, извинился:
– У меня летучка. Буду думать…
В кабинет вошли сотрудники, расселись вокруг стола и на диван, который находился поодаль. А Сергей Петрович все стоял в командирской печали, мусолил сигару, молча осматривал подчиненных и так же молча кивал на их приветствия. И вдруг спохватился:
– Авдеева где?
– У нее еще закрыто, Сергей Петрович.
– Тогда начнем.
И тут распахнулась дверь, и Марина в чем-то легком, голубом, улыбнувшись, спросила: «Пустите?» И он хотел было злиться, но тут же остыл. Как она это умела! Не «можно», не «я войду», не «извините», а простое такое словечко, и злость сгорела. Сергей Петрович, конечно, любил Марину, но своею, какой-то неклассифицированной любовью, любил как искусство невозможного, как радугу после дождя.
– Опаздываем, Авдеева.
– Простите. – Марине было нетрудно извиниться.
– Обсудим номер. Выберем гвоздь. Прошу высказываться.
Горский князь Нодар Маглобашвили, временно трудящийся в отделе преступности, воспользовался разрешением:
– Что тут высказываться. Авдеева в очередной раз консолидирует успех.
Сергей Петрович официальным тоном уточнил:
– Авдеева умеет работать. Правда, не всегда хочет. Зато когда хочет… В отличие от тебя, Маглобашвили.
– Мужская грудь не бабья ляжка, Сергей Петрович. – Нодар тоже любил диалог.
– Тебе надо писать словарь. У тебя всему есть емкое объяснение, – порекомендовал Сергей Петрович.
– Я попробую.
– И вообще, я попрошу беречь время не для болтовни, а для плодотворной деятельности. – Главный начинал злиться, поэтому летучка вернулась к традиционному сценарию. Обсуждение. Полемика. Стук начальника кулаком по газете. Коллектив выборочно дремал, потихоньку чатился. Кто внимательно слушал, кто говорил, кто спорил. А Марина смотрела в окно.
Через дорогу от редакции дремал жилой дом, старой еще постройки, довоенной. В Ленинграде похожие на него строения называли «кировскими» или «слезой социализма». Хотя почему сразу слеза? Высокие потолки, балконы. Масштаб и воздух. А Марине нравилось смотреть на одно окно с тяжелыми шторами и большой, немного театральной люстрой. Часто в этом окне она видела девочку, которая красиво сидела за фортепиано и, вероятно, так же красиво играла. Весь интерьер квартиры был необычным, от него веяло если не счастьем, то благополучием. Марина смотрела не отрываясь до тех пор, пока девочка не сняла руки с клавиш и не опустила их на колени.