Сама же дурой не была. Пообтесалась она в столице, обвыклась. Приобрела на ЗИЛе административный вес и вес реальный. Сыто ей никогда не было. Но, видимо, не от еды, а от свободы стали активно расти сначала ее верхние женские атрибуты, потом вполне коммунистическими темпами нижние. Ну и сахар, конечно, полюбила. Провинциальный недуг. Клала, сыпала, прикусывала. Карамельки, подушечки, цветные помадки, пастила, зефир и – как венец торжества над миром – зефир в шоколаде из коробочки.
Ставка там, полставки сям, общественная нагрузка, культпросветлекции и прочее. Деньгами выходило у Вали прилично. После первого года домой поехала, свертков с подарками набрала. Не скупилась. Брала лучшее. Каждая мелочь завернута в отдельную бумажку с фирменным рисунком: универмаг «Москва», ГУМ, ЦУМ. «Если понюхать – прямо Москвой пахнет», – мачеха сказала, поднося к лицу кулечек. Отец улыбнулся. Больше приятных событий в тот отпуск не было. Однообразная деревенская жизнь. Тот же навоз, то же сено, тот же покос, тот же рядом колхоз. Ничего как будто бы Валя и не достигла – на руках никто не носил, успехами не гордился.
Но сердцем она про себя понимала – молодец, Валька. Дальше Тулы из их школы никто не уехал, а она – вон куда. Валентина Егоровна теперь. Человек интеллигентной профессии и большой трудовой силы. Да! Музеи полюбила. Сначала с дочкой дачников ходила, та, по деревенской привычке, и в Москве продолжала образовательную программу. А потом почувствовала, как-то мало ей этого. Не хватает. Самой надо. Даже в музей метрополитена. Везде Валя, ножками Валя.
Туфли на танкетке. Платье кримплен.
В пушкинском радостно, в планетарии пьяняще, в васнецовском сказочно. Третьяковка, ЦДХ, зачем-то тревожный музей Островского, бахрушинский – влекло все же театром. Ну и любимый – зоологический, широкий и тихий, в нем бы Валя жила, не выходя на свет, среди всей этой «животины», столь любимой ею всегда, даже среди коллекции пауков.
А вот в театр Валя не ходила. Хотя возможность была, и иногда даже бесплатно. Она пробовала и на балет, и в оперетту. Но, сидя в зале, счастья не испытывала. Томило подозрение – а ведь и я могла! Появлялась в Вале слабенькая зависть, первая, робкая, но вполне оформившаяся. И еще чуточку злость – значит, не все могу-то.
Но долгожданную московскую комнату Валентина все-таки получила. Случилось это уже к тридцати, и многим казалось – поздновато, но Валя уже тогда знала, что эта задрипанная чертановская комната лишь начало ее славного пути к отдельным хоромам. Тем более предпосылки были. Не одна заезжала она в эту комнату, а с законным мужем. Семьей, значит.