Его рука непроизвольно вскинулась к волосам, но он передумал трепать прическу и вместо этого поднял глаза к беленому потолку и лампочке без люстры.
– Это просто не моя работа. Я не могу этим заниматься.
Он никак не мог сформулировать свою мысль и объяснить понятно, как ему было невыносимо больше находиться в постоянном окружении человеческих распрей. Как ни пытался Аран подобрать нужных слов, было почти невозможно описать то, что он чувствовал на самом деле: до тошноты выросшая внутри него неприязнь к бумагам, к обезличенности, к сведению гуманности под писаные законы, лишающие человеческого фактора, которым все внутренности Арана противятся даже на физическом уровне. Он не обладал способностями к ораторскому искусству, и, чтобы передать свое душевное опустошение и изнеможение, заполняющее его внутренности, как ядовитый туман, выедающий из всего его существа жизнерадостность и выжигающий последние лучи надежды и веры в человечность, все, что он мог подобрать, было: «Это просто не мое».
Вся эта ситуация с разговором со старшим братом напомнила ему подобный случай из его прошлого, когда ему было двенадцать, и буквально за доли секунды воспоминания пронеслись в его голове с молниеносной скоростью, заставляя Арана задаться новым вопросом: что же это за возраст такой был, двенадцать лет, который, словно магнит, притягивал к себе самые острые невзгоды и болезненные ошибки?
Тогда он вернулся домой из школы, полный обиженного гнева на преподавателя географии, старушку Хэлди, которая вот уже в третий раз растерзала в пух и прах его очередную попытку сочинения на тему Новой Зеландии. Учительница будто нарочно выискивала в его работе неудовлетворенность, нарочно тыкала в его промашки, пытаясь поставить дерзкого и невнимательного на уроках мальчишку на место, который не уважал ни ее профессии, ни ее предмета. Скрывшись с порога в своей комнате, он смог пробыть в рассерженном одиночестве совсем недолго, как в комнату влетела Руви. Конечно, он сорвался на сестренке, у которой сперва затряслась выпяченная нижняя губа, а потом и заблестели от слез глаза, и она выскочила из комнаты братьев, едва не сбив на пороге входящего Овида. Аран заявил старшему брату, что бросает школу и больше туда не вернется, на что Овид промолчал и просто сел напротив, на свою кровать, рассматривая лицо Арана. Овиду тогда было шестнадцать, и он с кажущейся легкостью достойно справлялся с ролью настоящего мужчины. Тогда на вопрос «почему» Аран ответить не смог, и Овид задал другой вопрос, что он собирается делать, не зная всего того, чему учат в школе.