Шевлягин весь день лежал, скрючившись, под тремя одеялами и дрожал; его полуприкрытые глаза были мутными, как у томного карася, зубы стучали.
Маргарита зарубила курицу, сварила бульон, сунулась с этим бульоном к Гене, но тот, не взглянув на жену, со злой усмешкой коротко выдохнул: – «да пошла ты!» – и продолжил стучать зубами и колотиться. На другой день лучше не стало.
Маргарита бросилась к Мамане. Та, увидев, зарёванную соседку, молча кинула в чайник горсть серой заварки с крапинами цветков и палок и залила кипятком.
– Это чего, Генке? – всхлипнув, с надеждой спросила гостья.
– Тебе, – объяснила Маманя и поставила на стол чайную чашку и мёд, – садись, пей.
– Мне-то зачем? – удивилась Маргарита.
– Пей, – мрачно сказала старуха, – как допьёшь, скажу, чего делать.
Маргарита старательно дула на травяной отвар, пила и вытирала слёзы. На третьей чашке её прошиб пот.
– Вот и хорошо, – спокойно сказала Маманя. – А Генку вези в больницу.
Она убрала со стола посуду и сурово добавила:
– Чего уставилась? Говна тебе мышиного с молоком? Или щепотку мух толчёных отсыпать? К врачу мужа вези, бестолочь!
Маргарита, едва не опрокинув стул, бросилась вон из дома.
Через час сын Егоровых, Сергей, на своём внедорожнике повёз Гену в больницу. Славка-матрос тоже поехал с ними – на случай, если вдруг где завязнут.
Сергей со Славкой вернулись поздно вечером, вдвоём отмыли машину, выпили по рюмке самогону и сообщили прибежавшей Маргарите, что супружник её поставлен в больнице на довольствие и уложен в койку, словом – всё в порядке, предварительный диагноз – пневмония.
* * *
Гена дремал после укола, и в полусне ему казалось, что он видит сестринский пост в коридоре, – освещённый лампой стол и двух женщин в голубых халатах и белых шапочках. Одна медсестра была пожилая и полная, с седым пучком на затылке, а другая – моложавая, худая и рыженькая, некрасивая, но с приятным участливым выражением на лице.
Та, что моложе, спрашивала:
– Какое он слово-то всё говорил – «штука»?
– Шняга, – отвечала ей та, что постарше.