– Спрашиваешь? – воскликнула я. Вскочила на ноги и встала напротив мальчика. – Конечно буду!
– Тогда по рукам?
Он снова улыбнулся, да так широко, будто только что заключил прекраснейший договор, который в будущем принесет ему много хорошего.
А я снова залюбовалась. Даром, что малявкой была, а в мальчика я влюбилась. Слишком он был красив и умен, да ещё и предложил мне то, о чем я мечтала больше всего на свете. Вот только я ещё не знала, что за все хорошее в этой жизни нужно платить…
Сейчас
Огонь. Красный, с черными прожилками. Ревет, как раненый зверь, бушует, сметает все на своем пути. В этом ненасытном пламени догорает наша церковь. В этом священном пламени погибает наш бог. В этом дьявольском пламени дотлевают наши надежды.
Не будет больше легких родов, богатых урожаев. Не будет любви. Ничего больше не будет, ведь наш покровитель уйдет.
Мы пытались их спасти, клянусь, мы пытались! Кто водой, кто песком – но все мы тушили. Однако все бестолку. Будто огонь этот был непростым…
Только получалось потушить какую-то часть, как она сама по себе загоралась вновь. Люди заметили быстро. Но тушить не перестали. Нельзя было.
Мы опустили руки лишь тогда, когда без сил упали наземь. Образно, разумеется. Падать тоже было нельзя. Все, что нам осталось – смотреть. И мы смотрели. Вся деревня стояла вокруг церкви и смотрела.
Хорошо, что никто не мог увидеть нас с высоты. Должно быть, это было страшное зрелище: двести человек образуют идеальный круг, внутри которого пышным букетом багряных пионов догорает церковь.
Возле меня стояли мои родители, сестры и соседи. Мама стояла, трясясь и до боли сжимая зубы, чтобы не закричать в голос. Ее белые руки, сильно побитые деревенской жизнью, цеплялись то за отца, то за платье, то, попеременно за меня и моих сестер.
Наша соседка, Павла, завывала, как волк на луну. Я могла её понять, ведь в этом ненасытном огне только что погибли ее муж и сын. Сорокалетняя женщина осталась одна на всю оставшуюся жизнь. Хотя, какой-никакой выбор у нее имеется: она может как горевать до конца, так и уйти за ними сейчас.
Мы же с сестрами пытались брать пример с отца: его лицо оставалось невозмутимым. Как будто, ничего непоправимого не произошло. Как будто, все еще будет хорошо.
Шарисса – средняя сестра, завороженно смотрела на огонь. Раскрасневшееся лицо казалось фарфоровой статуэткой… но из ее глаз текли слезы. Две аккуратные дорожки от глаз до подбородка говорили, что ей не все равно. Нехорошо. Дома ее, вероятно, ждут розги.