Не оборачиваясь, Отшельник шёл всё дальше вагон за вагоном. Он не был злым или добрым, как не может быть им острое лезвие, срезающее смертельно опасную опухоль. Люди за его спиной сотрясались в конвульсиях на заблёванных рвотой и загаженных кровавым поносом сидениях, они умирали, не сделав ничего плохого лично ему, но он давно уже не был человеком, став разящим мечом. И это было только начало, начало конца…
Его разбудил неистовый лай Шары, то был сигнал обречённого на смерть сторожевого, трубящего тревогу с пронзённой стрелой грудью, принявшего смерть, но дававшего шанс выжить другим. Даже спустя десять лет мужчина узнал этот запах, резкий сладковатый запах усыпляющего газа. Не думая о том, что на нём нет одежды, он метнулся к отгороженной плотной тканью кровати дочери, пытаясь закрыть её собой, но быстродействующий газ уже сделал своё дело. Отшельник смотрел, как одетые в неповоротливые скафандры люди разжимают его руки, отнимая единственное ценное, что было у него – плоть от его плоти.
Один из тех, кто явно не был рядовым исполнителем с интересом естествоиспытателя, наблюдал за ним, как за очередным умирающим подопытным кроликом, фиксируя необычные детали. Отшельнику показалось знакомым его лицо, да они точно когда-то встречались, но было это в совсем другой жизни и оттого казалось даже не с ним.
– Павел Андреевич, – раздалось в наушниках склонившегося над лежащим мужчиной человека, – к нам гости, едут по дороге в трёх километрах. Вертолёт ждёт, ребёнок у нас и мы можем лететь.
– О, это не просто ребёнок, это свет рассеивающий тьму, в которой мы жили последние две сотни лет. Странно как долго его не берёт снотворное.
– Добавить ещё? – спросил невидимый человек, но мужчина ответил: – Не нужно, он нам не помеха, просто констатирую факт.
– У нас трёхсотый, – вмешался в их разговор третий голос, резкий и властный привыкший выкрикивать команды.
– Что? – не понял Павел Андреевич и голос, цыкнув с досады что приходиться, теряя время разъяснять простые вещи пояснил. – У нас раненый. Собака прокусила скафандр одному из ваших. Точнее сказать не могу.
– Рана пустяшная, – осторожно вставил второй, вероятно бывший уже в курсе и осознававший, что решение судьбы пострадавшего медика остаётся за этими двумя.
– Ему нельзя в Москву, – закрыв глаза, прошептал доктор, по-видимому, руководивший медицинской частью операции. Он понимал все последствия сказанного, но поделать ничего не мог, ведь на кону стояли жизни миллионов людей.