В день, когда я пишу это предисловие, бразильский депутат Жан Виллис объявил о решении уехать из страны: он боится за свою жизнь. Представлять Францию на Евровидении выбрали юного Билала Ассани, и на него тут же обрушился вал гомофобных проклятий.
В тот момент, когда ты начал писать эти колонки в газету Libération, мейнстримные медиа с пугающим энтузиазмом поддерживали демонстрации против однополых браков – нужно было их пропагандировать, каждый день. Давать слово нетерпимости, защищать права сторонников насильственной гетеросексуальности выражать свою ненависть. Без этого было не обойтись. Это был сигнал – и все его услышали – о том, что десятилетие терпимости закончилось. Тебя тогда звали Бето, и ты еще не принимал регулярно тестостерон, но о тебе говорили в мужском роде, ты сам так хотел. Ты называл биомужиков мохнатыми, и я очень смеялась. Сегодня никто не будет поправляться «пардон, мадам», назвав тебя «мсье», а потом тушеваться, не понимая, что делать. Сегодня ты трансчеловек, и, когда мы вместе идем по улице, меня смущает не то, что мужчины разговаривают с тобой уважительнее, а то, что женщины ведут себя с тобой иначе. Они тебя обожают. До этого гетеросексуалки не знали, что думать об этом женственном мужике, маскулинной девице – они чувствовали себя не в своей тарелке. Теперь они тобой восхищаются, выгуливая собак, продавая сыр или обслуживая в ресторане, – ты им нравишься, и они дают тебе это понять, как это делают женщины, расточая множество мелких знаков внимания. Ты говоришь, что странное чувство – быть мужчиной, сохранив память об угнетении, и что я преувеличиваю: они не обращают на тебя внимания. И мне становится смешно.
В сборнике твои статьи складываются в единую линию. Я помню каждую из них с того момента, как она вышла, но сюрприз – видеть их вместе. Замечательный сюрприз. Разворачивается множество историй, в шахматном порядке, чередуясь. По спирали, как сказал бы Барт – вокруг одних и тех же точек, но на разных уровнях. Эта книга одновременно порывает с другими твоими книгами, более автобиографичными, более доступными, и напоминает «Тесто джанки», где переплетаются несколько нитей, – ты называл это «косой». Этот сборник – тоже коса. Есть нить истории, касающаяся нас, – нашего расставания и последовавших за ним лет. И другие нити, в сплетении образующие другой мотив. Это также история о конце демократий на Западе. Того, как большие финансы открыли, что авторитарные режимы их более чем устраивают – более того, что они отдают им предпочтение, потому что, когда руки связаны, потребляется еще лучше. И это история беженцев, размещенных в лагерях, гибнущих в море или оставленных прозябать в нищете в богатых городах, называющих себя христианскими, – я знаю, что ты проводишь параллель между их положением и твоим не из-за эстетического вкуса левацкой позы, но поскольку твое детство маскулинной девочки-лесбухи пришлось на конец франкистской диктатуры и теперь ты трансчеловек, ты знаешь, что ты им не чужой. Что вы всегда будете не чужими друг другу, что отверженность, говоря словами Луи Калаферта, – «не вопрос силы», моральной или умственной, или заслуг. Отверженность давит тебя, как перевернувшийся грузовик, – цепляет и перемалывает. И тебе ее не забыть.