– Почему все, в кого я влюбляюсь, погибают, а? Я что, проклята?
– Конечно, нет. – Присаживаюсь рядом и накрываю ее руку своей. – Какие проклятия, мама, о чем ты? Просто тебе не повезло.
– А это не одно и то же? – Слезы заструились по ее щекам, и у меня самой уже глаза на мокром месте. Она устремляет взгляд за окно, на верхушки сосен.
– Это они. Я чувствую. Это деревья. Лес. Я недостаточно далеко от него убежала. Теперь он пришел и за Джимом тоже.
– Ну что ты такое говоришь? То, что они оба погибли, – совпадение, ужасное совпадение, только и всего. – Я прекрасно ощущаю, что убеждаю не только ее, но и саму себя. Затем отматываю от рулона бумажных полотенец на столе несколько кусков и протягиваю маме. – На вот.
Самой мне бывает ужасно противно прикасаться к распухшему носу или глазам их грубой поверхностью, но сейчас под рукой больше ничего нет.
– Ты Джесса не видела? – спрашивает она, высморкавшись.
– Он у себя в комнате.
Мама просто кивает. Вид у нее ужасно потерянный, такой, как будто… человек безнадежно заблудился и более никогда не найдет дороги домой. И я не могу пойти с ней, не могу привести ее назад. А если бы и могла, у меня нет карты, чтобы добраться до ее печали. Так случается, когда человек теряет близкую душу. Это никому более не знакомый пейзаж, ни для кого он не повторяется. В утрате мы всегда одиноки, оказываемся без карты, без спутника. Это самое одинокое место на свете.
– А что, папа и вправду когда-то избил Фрэнка? Потому у него и нос теперь такой? – Остается только сменить тему разговора.
Мама кивает.
– Фрэнк подбивал клинья к Ине, когда та еще только в колледж поступила. Он ее совершенно не интересовал, но все увивался, увивался, прилип как банный лист. И папа… ну, в общем, не стерпел такого отношения к своей сестрице. Особенно после того, как их собственный отец… – Она осекается и зажмуривает глаза.
– Что – «их отец»?
– Не хочется копаться в этих руинах истории, детка.
Тут внимание наше привлекает низкое монотонное жужжание у окна. В стекло бьется оса. Мама вздрагивает. Внутри меня зарождается холодок воспоминания, но я резко отметаю его.
– У меня все из головы не идет, как Джесс вчера мутузил Кеннета, – говорю. – Знаешь, он на него прямо верхом залез и все впечатывал, впечатывал в него кулак, пока все лицо кровью не залило. – Тогда, в самой гуще происходившего, я даже не успела поразмыслить над тем, сколько в этом агрессии и жестокости – даже ужас берет. Слишком была поглощена оттаскиванием родного брата от сводного. Но вот теперь как припомню – тошно становится.