– Мы немного поговорили о Кеннете, только и всего, – почему-то начинаю оправдываться я, хотя никто меня ни в чем не обвинял.
– Ну ладно. – Она скрещивает руки на груди и отводит взгляд.
Не знаю даже, чего я ожидала после того поцелуя на втором этаже, но точно не такого. Сара явно не знает, что сказать, как встать, куда посмотреть. А может, она изменила мнение обо мне после убийства Джима? И уже сожалеет о случайном приступе нежности? Потому и не связалась со мной за все выходные, не звонила, не заглядывала? Молчание получилось красноречивое, даже если она и не имела этого в виду.
Я чувствую, как у нее язык чешется спросить, известно ли нам, кто все-таки прикончил Джима, а вот мне об этом говорить совсем не хочется – своим игнором в течение последних дней Сара заслужила что угодно, только не откровенности с моей стороны.
Рывком открываю дверь класса и захожу внутрь, охваченная внезапным гневом – даже в черепной коробке загудело.
Сара спокойно садится за соседнюю парту. Я ощущаю на себе ее пристальный взгляд. Наконец раздается ее голос – робкий и неуверенный:
– Собиралась тебе написать, но понимаешь… боялась растревожить. Попасть не вовремя. Все думала: у тебя, наверное, сейчас забот хватает – с семьей, со всеми этими делами.
Она сконфужена. Кажется, ей даже чуточку стыдно.
Я все еще злюсь, но со слабой улыбкой киваю в ответ. Вижу: Сара старается, но этого мало! Недостаточно. По крайней мере, сегодня. Больше она ничего не пытается выразить вслух, так что я просто пялюсь (без особого толку) на страницу учебника перед собой и размышляю … Естественно, не о спряжениях испанских глаголов, а о гибели Джима, об отстраненности Сары, о вое скрипки в роще и о – единственное светлое пятно на темном фоне – морщинках в уголках глаз Седара, когда он улыбается.
* * *
Дверь школьного автобуса закрывается, и я словно на свинцовых ногах топаю к дому. Как только дребезжание окон старой колымаги затихает вдали, со стороны трейлера раздается другой звук, не менее противный – точнее, крик. Мужские голоса большей частью вообще рокочут пронзительно и агрессивно, но вслед за одним из них до меня доносится душераздирающий вопль ребенка – Хани! И я перехожу на бег. Комья грязи летят из-под подошв. Теперь видно, как между деревьями медленно, неторопливо перемещаются красные и голубые огоньки. Мне приходит на ум, что сейчас весь мир – как эти огоньки, чересчур яркие, слепят глаза до одури, сбивают с толку.