Имел себе за смелость оставаться средь живых.
И слышал я, что впредь иным не снилось,
Пусть не сойти мне с места, коль слетят,
Из уст моих услады капли, невзаправды яд,
Но там творилось страшное – увы,
Не всё постичь способны лучшие умы,
Хибара так тряслась, что словно гусь, ошпаренный в котле,
Коль мог я видеть – то и на моем, мертвецки бледненном, челе
Тотчас испарина бы взвилась словно див.
Те дьяволы, клянусь, и не кривлю душой, они
Переговаривались, блея, словно козы,
Не в силах вынести чудной метаморфозы,
Лишь только дрогнула со скальпелем рука;
Я погрузился мерно в вязкие шелка.
Всё оказалось ложью;
Всё, что я читал; что изучал я юношею прежде
Скомкалось в липкий сумрачный клубок, и между
Былью, сном и драпировкой ночи закатилось в щель.
Здесь только дождь;
Он капает вдали -
Глухими каплями раскраивая дни;
Одним бездумным скальпелем кроя и разрезая,
Здесь только дождь, и ничего -
Земля пустая; что там -
Нет здесь никакой земли.
Агония немая, больше ничего
Ни даже темноты, от этого всего странней,
Неистово страшней; и то,
Что принял я за крайность бытия –
Превозмогая пыл мой, ум, иль естество,
Ничто иное, как Ничто; иное
Часом не привидится во снах.
Всё оказалось ложью;
Всё, что толковали, в мороке разума седые мудрецы,
О чем им невозбранно пели – их
А им и их – отцы;
Здесь не было жаровен и котлов.
Признаю я и то, что вид их был бы мне куда добрей и мил
Чем этот первозданно-хрупкий мир,
До дрожи бледное, пустое полотно,
Холодное, карикатурное Ничто;
И я – карикатурный и пустой – пред ним.
Серебряною вспышкой грянул гром,
Разрезал скальпелем живую неба плоть,
При том, тот звук был осязаем,
Коль слух уже здесь был мне не в нужде –
Седая пустошь не таила зло.
Одна лишь темень, тьма, да тьмы,
Бесчисленные, вспоротые швы,
Кровоточащие химическою влагой;
Всё осязаемо, всё чувствуется – право; чем же?
Я, как бы не силился ответить, но увы,
Приблизиться к ответу смог едва ли;
Но там заволокла уж мрачная Геенна – не небо, нет
Коль не было тут никакого неба,