– Ничего не вспомнил? – как бы между делом спросил следователь, роясь в ящике стола.
– Ничего, – ответил Шелестов.
Он был спокоен. Допрос давно перестал быть для него раздражителем нервной системы, ибо все прежние встречи со следователем были похожи на многочисленные дубли одного и того же эпизода, и Шелестов привык к ним, как привыкаешь к ежедневной давке в автобусе или метро.
– А вот мне передали показания свидетеля Лискова, – сказал следователь, не поднимая глаз. Он отхлебнул чая из ржавой кружки и застыл, глядя на бумагу.
Это было что-то новое. Шелестов первый раз слышал, что в его деле Лисков выступает в качестве свидетеля.
– И он утверждает, – продолжал следователь, – что у тебя в руке был кусок стекла. Ты им размахивал… И было много крови… И тебя трое бойцов с трудом держали, потому как ты порывался другие дома поджечь…
«На пушку берет, – подумал Шелестов. – Лисков тут при чем?»
– Вы можете утверждать, что я разрушил Карфаген, – сказал Шелестов, и эта несмешная шутка с Карфагеном тоже уже звучала здесь. – Но я ведь этого не помню. Как я могу признать то, чего не помню?
Хлоп! – ящик стола со стуком въехал в глубь стола. Шелестов поймал лукавый взгляд следователя.
– В прошлый раз, кажется, в пятницу, ты мне сказал, что у тебя случаются прозрения…
– Это было не в пятницу, а в четверг, – поправил Шелестов.
– Правильно. В четверг, – обрадовался следователь. – Выходит, что-то в твоей памяти удерживается? Какая же это амнезия? Это брехня, Саша… Долго упрямиться будешь?
– Когда я проходил экспертизу вменяемости у психиатров, – сказал Шелестов, – меня проводили через наркоанализ для распознавания симуляции. Результат был отрицательный… Вы почитайте в справке, там все написано…
– Пропуск! – прорычал следователь.
– Что? – не понял Шелестов.
– Пропуск давай, я отмечу, чтобы тебя в последний раз выпустили!
Какой это был по счету дубль? Шелестов, выйдя из здания военной прокуратуры, пытался сосчитать, сколько раз он уже сюда приходил. Двадцать? Это был затянувшийся бред. И бред был настолько бредовым, что Шелестов даже краешком, даже тенью не принимал его близко к сердцу. Как если бы его подозревали в том, что он – инопланетянин.
А подозревали его в чем-то страшном, будто он там, на Войне, убивал детей, стариков и женщин.