Только этим вечером все эти доводы стали беспокоить меня, до этого у меня не было причин размышлять об этом, и мои предположения об удивительном развитии интеллекта пришельцев и их довольно слабых телах, как компенсации их уникального интеллекта, потихоньку стали убаюкивать меня. Вино, хорошая еда, чувство безопасности в собственном доме, успокоительные доводы, приводимые мной жене постепенно успокоили и меня самого. Не знаю почему, но я приободрился и осмелел.
– Да они просто глупцы! – наконец резюмировал я, опрокидывая очередной бокал вина, – Они сейчас находятся в стрессе, испуганы, и окутаны всецело атмосферой дикого страха! Скорее всего в их планы вовсе не входило найти здесь конкурентов, да и вообще, неизвестно, думали ли они встретить здесь какую-либо живность! Несколько хороших полковых орудий, подвезённых к яме, несколько поучительных залпов по ним, и от их фанаберии и агрессивности не останется и следа! А может быть, и будет сразу покончено с ними всеми, и тогда ни для кого из нас не будет никаких проблем! Останется только память о двух десятках людей, которых они укокошили с испугу!
Таково было победное крещендо моей проповеди, и, как ни странно, говоря это, я верил себе, как родному!
Несомненно, страшная усталось, вкупе с болезненным, чрезмерным возбуждением – последствие прежитых потрясений, владела в эти мгновения моим языком и моими чувствами.
Этот обед я до сих пор помню во всех мельчайших деталях. Ласковое, слегка испуганное лицо жены, слегка затемнённое розовым абажуром, кипельно-белая скатерть, сверкающие серебряные приборы на столе (это были сливочные времена, когда даже второсортные писатели и третьесортные философы могли позволить себе кое-что из роскоши), тёмно-бордовое вино в бокале – всё это навсегда запечатлелось в моей памяти, словно последний, роскошный натюрморт, увиденный на выходе из музея.
Я откинулся на спинку кресла и, пытаясь успокоиться, покуривал ароматную сигаретку. Я уже гнал запоздалые сожаления о бедном Огильви с его необдуманным, дурацким вояжем в самое пекло ада, и убеждал себя в абсолютном бессилии марсиан.
Так жирный, счастливый дронт на острове Маврикия, ощущая себя полноправным властителем своей территории, мог снисходительно иронизировать по поводу корабля и пушек, а также бессилия изголодавшихся до полного ожесточения матросов.