– Только не начинай, – простонал Виктор, глядя на мою находку.
– Что? – я изобразила непонимание.
– Я тебя знаю и вижу, как ты смотришь на эти письма. Можешь их прочесть, но не пытайся найти того, кто или кому их писали. Любительница детективов ты моя.
– Не буду, не буду. Я просто почитаю их на ночь. Вместо книжки, – я изобразила блондинку.
Виктор вздохнул. Конечно, он мне не поверил. Оба знали, что я не успокоюсь, пока не выясню, кто эти письма писал, кому и почему они оказались в дупле дерева. Но я не могла иначе.
***
Сидя вечером в палатке – конечно, я отправила Виктора в машину, мне в ней действительно спать опасно, – я перебирала письма из шкатулки, пытаясь понять, с какого начать. В связке их было штук двадцать, конверты даже не были подписаны. Ни имени отправителя, ни адреса получателя. Ничего. Даже марки нет.
Решив, что самое нижнее письмо – скорее всего, самое первое по хронологии, я аккуратно достала из конверта несколько листов пожелтевшей бумаги. Почерк того, кто его писал, был практически каллиграфическим. Не то, что у меня. Я вздохнула. Виктор часто говорил, что при моем почерке никакого шифра не надо – и так никто ничего не поймет. Разумеется, я так этого не оставила, и он получил подушкой по голове. Но, честно говоря, он был прав. Почерк у меня действительно далек от идеального. В отличие от этого.
«Милая Мари, вряд ли ты когда-нибудь прочитаешь эти строки. Может, это и к лучшему. Если бы я сказал тебе все прямо в лицо, ты бы уехала и уже никогда бы не вернулась. А я не могу этого допустить. Я хочу видеть тебя каждый день, даже зная, что ты не моя и никогда моей не будешь.
Ты не просто моя подруга детства. Я тебя люблю. И прошу у тебя прощения за то, что мне пришлось тогда уехать. Если бы я был рядом, ничего бы не случилось. Я обещал не оставлять тебя, но нарушил свое слово.
Когда я вернулся, все уже произошло. Я ничего не мог изменить. Ты не укорила меня даже взглядом. Я знаю, что ты ни в чем меня не винишь. Но сам себе я этого никогда не прощу. Я не знаю, как искупить свою вину перед тобой».
Дальше несколько строк были густо замазаны ручкой (или чернилами? – я до сих пор не могла определить хотя бы век, в котором эти письма были написаны, не говоря уж о точном годе). В палатке было темно, так что на свет нельзя было ничего разглядеть. Можно было бы подождать до утра, но мне было слишком интересно.