А «добрые» детские сказки, в которых люди ели людей, жаря их в печи, травили друг друга или превращали в жаб; потом сказания про каких-то замурованных в стены цариц и цесаревичей, рассказанные на ночь «добрыми» бабками и няньками; или про страшные сатанинские пытки в казематах жуткого царя Ивана Грозного.
Вся эта византийская печаль и ужас, если честно, производили на Авздотью амбивалентное воздействие: она и ужасалась до жути и, одновременно, какое-то сладкое ощущение вечной тайны сосало у неё под ложечкой, как будто делая её сопричастной этой мрачной космической мистерии.
Бродя по кривым, как её собственная судьба сельским дорогам, полных ям и колдобин, она словно в горячечном бреду всё время повторяла стихи серебряного поэта не от мира сего – Велимира Хлебникова, как будто бы специально для неё им написанные:
«Точно больными глазами,
Алкаю, Алкаю.
Смотрю и бреду
По горам горя,
Стукаю палкою».
– Правда интересно, почему вокруг один кошмар и ужас? – часто задавалась Авздотья этим странным вопросом. Вот и сейчас, узнав на уроке родной литературы, чем закончилась судьба фрау Карениной, она опять задумалась об этом. Нет, не то, чтобы думанье было её коньком, но, ознакомившись с литературными судьбами таких персонажей, как Печорин, Раскольников, князь Балконский, наконец, volens-nolens, задумаешься об этом.
Ведь кто-то же всё это делает! Или может быть, подумаете вы, что князя Достоевского весь этот инфернальный мрак заставляли писать рептилоиды или орионцы? А сиятельный граф Толстой не сам разве извлекал эти мысли из своей головы, а с помощью гиперболоида инженера Гарина?
Впрочем, всё это чепуха.
– Может быть какой-то страшный недуг поразил всю эту страну ещё с древних времён? – опять начала свой внутренний диалог Авздотья, – например, какой-нибудь русский сплин или древнерусский рак?
Надо сказать, что в той местности особым культовым шиком были похороны и всё, что было связанно с заупокойными ритуалами. На похороны и поминки все шли как на праздник.
Никакой Первомай и День Октябрьской звезды не могли сравниться с этими истинно народными гуляньями: бабки истошно скулили, вызывая своим заупокойным воем ужас и трепет в душах собравшихся на тризне; гречишные блины и кутья съедались во славу вечной жизни новопреставившегося, а мутный шмурдяк, изготовленный на буряке и картофеле в больших количествах выпивался за упокой души усопшего и за его «комфортное» пребывание в мире ином.