– А откуда свет? – вырвалось у Степана.
– Свет! Он сказал: свет! – всплеснула руками Мари, и на её глазах появились слёзы.
– Инфракрасное излучение от твоего тела отражается ионными уловителями варенция и продуцирует фотоны, которые отражаются от твёрдых предметов и улавливаются твоей сетчаткой, – спокойно ответил профессор.
Ну конечно, как же Степан сам не понял? Всё просто! Варенций – это металл, из которого сделаны и перилла, и ванна, и посуда для глинтвейна. Он сам накапливает тепло и продуцирует фотоны! И кольцо у него на пальце, которое осталось от папы, из варенция. И у Мари такое же кольцо. Почему они в школе так не делают? Это же дешевле! Ах да… Варенций же запретили производить триста лет назад.
Глаза Степана стали слипаться. Мари забрала его бокал, а Светлана осторожно обхватила сына за плечи и стала поднимать:
– Пойдём-пойдём, сыночек, пора спать, – мягко говорила она.
– А я возьму одеялку, – Степан обхватил себя руками, придерживая меховой плед. – Благодарю тебя, Мраце, – добавил он на эльфийском, обращаясь к Мари. Женщина всплеснула руками и как эхо стала повторять:
– Мраце, Мраце…
Степан так и упал на кровать, укутавшись в плед. Прежде чем провалиться в сон, он снова подумал о глинтвейне: какую-то другую специю добавляет в напиток Мари. Мама варит не такой.
Когда Светлана спустилась назад в гостиную, Мари убирала со стола, что-то бормоча под нос.
– Профессор в кабинете, – произнесла она, увидев Светлану.
С другой стороны камина находилась ещё одна лестница, которая вела вниз. Светлана знала, что в кабинете Григора всегда прохладно, поэтому предусмотрительно взяла с собой плед. Весь цокольный этаж занимали кабинет и лаборатория. Здесь ступени уже не подсвечивались и спускаться приходилось очень аккуратно. Григор вообще не любил много света, для работы ему хватало настольной лампы или включённого монитора. А Мари и вовсе видела в темноте лучше любой кошки.
Так и сейчас было. В кабинете в углу на столике горело несколько свечей, а сам профессор сидел в кресле с бокалом вина. Второй бокал мужчина протянул Светлане.
– Первородный? – спросила она, вдыхая густой терпкий аромат.
– Да, – задумчиво ответил профессор. – Наверное, только у меня и остался. Как дела в миру, девочка моя?
– Всё хуже и хуже, жёстче и страшнее, всё больше беспорядка и неизвестности.