Жара давила на все живое на земле, раздувая тени, распахивая окна и двери, пока лето не раскололось в жутком ударе грома. При свете молний было видно, как деревья тянутся в маниакальном порыве вверх и размахивают ветками, словно фурии – руками. Алабама знала, что Джоанна боится грозы. Она тихонько залезла в кровать сестры и обняла ее загорелой рукой, словно укрепляя прочным засовом ненадежную дверь. У Алабамы не было сомнений в том, что Джоанна поступит правильно и сделает правильный выбор; теперь она понимала, как это важно – особенно для Джоанны, которая всегда и во всем любила порядок. Ведь и Алабама была такой же иногда, по воскресеньям, когда оставалась одна в доме, в котором царила первозданная тишина.
Алабаме хотелось успокоить сестру. Ей хотелось сказать: «Послушай, Джои, если тебе так жалко магнолии и ромашковые поля, не бойся их забыть, я обязательно расскажу тебе, каково это – чувствовать то, что ты уже забудешь, – ведь когда-нибудь через много лет со мной случится что-то такое, что напомнит тебе о сегодняшнем».
– Убирайся с моей кровати, – внезапно сказала Джоанна.
И Алабама печально бродила по дому, то ныряя, то выныривая из белых ацетиленовых вспышек света.
– Мама, Джои боится.
– Дорогая, не хочешь полежать со мной?
– Я не боюсь. Просто не могу спать. Но я бы полежала с тобой, если можно.
Судья часто засиживался за чтением Филдинга. Зажав нужную страницу большим пальцем, он закрыл книгу, отметив таким образом конец дня.
– Что за служба в католических соборах? – спросил Судья. – Гарлан католик?
– Нет, думаю, нет.
– Я рад, что она решила выйти за Эктона, – с непроницаемым лицом проговорил Судья.
У Алабамы был мудрый отец. Своими предпочтениями в отношении женщин он сотворил и Милли и девочек. Он все знает, говорила себе Алабама. Наверное, так оно и было. Если знание – это иметь свое отношение к не испытанному на своем опыте и стойкое отрицательное отношение к испытанному, то она не ошибалась.
– Мне грустно, – решительно заявила Алабама. – У Гарлана прическа, как у испанского короля. Лучше бы Джои вышла замуж за него.
– На прическу испанского короля не проживешь, – парировал Остин.
Эктон телеграфировал о том, что приезжает в конце недели и что он очень счастлив.
Гарлан и Джоанна качались на качелях – дребезжавшая цепь скрипела, они стояли на облезшей серой доске и на лету сбивали цветы с вьюнков.