Святые не отдают приказов вроде того, что он получил в день, когда стал амадэем.
– Ты тоже Воин, – мягко напоминает он. – Ты не хуже меня знаешь, что войны не выигрывают без жертв.
– Но разве честно, что этими жертвами стали мы?
– К созданию амадэев неприменимо слово «честность», Зельда. Только «необходимость». И мы сами согласились на это, с радостью и гордостью.
Она смеётся. Обычно смех её тоже огненный – тёплый и яркий, словно закатное солнце.
Сейчас в нём трещат сереющие угли гаснущего костра.
– О да. Согласились. Ведь в одиннадцать, или в десять, или в тринадцать тебе очень хочется жить вечно. – Она подносит кубок к губам, глядя в окно, за которым синеет восходящая луна: Никадора пока не поднялась достаточно высоко, чтобы обрести привычный голубой свет. – Ты ещё ничего почти не видел, и одна мысль о том, что придётся уходить, пугает до дрожи. Но когда проходит двести, триста лет, и ты уже видел всё… И даже умереть тебе не дано…
– Нам дали эти силы, чтобы защищать их, Зельда. Людей. Только для этого. Не для нас самих.
– И ты никогда не думал, что люди не заслужили нашей защиты? После особо тяжёлого дня, когда приходилось казнить ублюдков, которые резали женщин, насиловали детей или убивали стариков на глазах у внуков и получали от всего этого удовольствие?
Он медлит с ответом – потому что, разумеется, думал об этом. За триста лет он думал о многих вещах, думать о которых для них шестерых – такое же святотатство, как обвинение Кристали Чудотворной в чём бы то ни было.
Конечно, от Зельды его промедление не укрывается.
– Помнишь предания о том, что в заморских землях, откуда прибыли наши предки, царствовали владыки, которых называли королями? – продолжает она. В зелёных глазах, мерцающих над серебряной гранью кубка, горят отблески огня. – Только представь, какими королями могли бы стать мы. Тебе никогда не хотелось властвовать над ними вместо того, чтобы служить им? Искоренять всех ублюдков среди них под корень – и вовсе не той милосердной смертью, которую дарят им наши мечи? Сделать так, чтобы они и помыслить боялись о преступлениях, чтобы дрожали, едва вспомнив о нас, и этот ужас останавливал их прежде, чем они протянут свои поганые руки к невинным?
Он смотрит в огонь в её глазах. Так пытливо, как редко смотрел на сестру за эти триста лет.